— Затем, Кайо, затем, — доктор Соте выпрямился и вытащил несколько листов из принтера, распечатав какой-то очередной высокопарный, сверхрациональный документ. — Затем что когда мы называем по-новому давно известные явления и события, мы тем самым их меняем! — гордо заявил доктор Соте и собрался пойти в кабинет доктора Г.
— Ха! Улицы, доктор Соте! Улицы в Софии! Сменили им названия, ну и что? От этого они что, стали чище? А? Что? Или на них теперь меньше колдобин? А, доктор Соте, дорогой ты мой? — во мне пылал гнев, и я постукивал костяшкой пальца по письменному столу. Этот разговор попал, как молния, в сухой пень. Мое сердце сильно сомневалось в запутанной и переиначивающей все психиатрии. В той, что меняла названия.
— Ха! — как-то бодро рассмеялся доктор Соте. Он был из тех новых людей, реформаторов, которые приходят вместе с новым тысячелетием. — Когда переименовываешь улицу, например улицу Говнянку в улицу Благородную, то, надо думать, жители этой улицы почувствуют себя лучше, им станет светлее и яснее, их мнение о себе улучшится, и они, надо думать, возьмут да и почистят свою улицу. Ладно, Кайо, пока! Я пошел к доктору Г. Он такая же старорежимная жопа, как ты.
Так сказал доктор Соте и вышел, а я остался в его кабинете в женском отделении. И погрузился в тяжелые раздумья.
Что психиатры могут там увидеть
Мы с мамой сидели, прикалывались и балдели. Балдеть — не значит лишь гнать пургу и поддаваться капризам, как это делает избалованный ребенок или легкомысленная кокетка. Мы с мамой были очень далеки от этих двух ролей. Ни она не была кокеткой, ни я избалованным ребенком. Ну… если только в прошлом. Мы не поддавались капризам, мы фривольно шутили с этим миром. Прикалывались над всем, чем можно, издевались над собой и разным фуфлом, претендовавшим на что-то существенное. Чудили.
В эти послеобеденные часы мы просто болтали, и стоило нам только затронуть какую-нибудь серьезную тему, как мы опять скатывались на приколы.
— Ха-ха-ха. А ты стал похож на настоящего психиатра! — подкалывала меня мама. — Ты располнел! Смотри только, не догони вашего главврача. У него такое пузо! О-о-о! И у тебя такое будет!
— Да ладно тебе, мамуль! — рассмеялся я и наклонил голову, чтобы прижаться к ней. Когда головы людей касаются друг друга, прикалываться получается намного лучше. Люди смеются и говорят глупости. Милосердие и всепрощение царят в эти минуты. И лукавый, презирающий все глупости этого мира, смех. Смех!
— Но ты и смотришь, как самый настоящий психиатр! — бросила на меня испытывающий взгляд мама сквозь стекла очков. — Поработал-то всего несколько месяцев, а уже смотришь страшно.