— С чего ты взяла, что неприличные-то? — разозлился Антон К.
— Когда пьяный, ты все время споришь! — Вдруг выпустила накопившееся раздражение мать. — Нападаешь на нас, пожилых… говоришь… о разных непристойностях…
— О чем? Почему сразу о непристойностях? — удивился он непониманию своей матери. Ему не хотелось считать ее глупой, но тот факт, что даже при одном упоминании о серьезном разговоре на тему, которая ими не обсуждалась, но, по его мнению, нуждалась в обсуждении, мать тут же говорила, что эта тема неприличная и постыдная, его огорчал и раздражал одновременно.
— Мам! Послушай, я хочу поговорить о чем-то важном, о том, что вы на самом деле избегаете обсуждать всю вашу жизнь. А об этом нельзя не… Ужас! — Антон К. от волнения и досады схватился за сердце. — Вот что я хочу тебе сказать: об этом нельзя не говорить, нельзя избегать говорить об этом всю жизнь, нельзя всю жизнь жить с закрытыми глазами, ну не закрытыми, а зажмуренными, жить себе и не обращать внимания на такую важную тему… я просто вам поражаюсь! Вы все время избегаете… не хотите говорить о самом важном в жизни, о том, что порождает жизнь, что придает ей смысл! Вот что меня доканывает — вы все время путаетесь и затыкаете уши, когда кто-нибудь хочет с вами поговорить об этом! Почему, мама?
— Ты пьян, и я не желаю тебя слушать! — тихо прошипела его мать беззубым ртом. В этот момент Антон К. испытал к ней ненависть. Но тут же его ненависть обратилась в свою противоположность. И Антону К. захотелось полюбить свою мать, обнять ее. Может быть, глубоко в душе ему хотелось защитить ее от нее самой. От той, какой она была во время разговора, от матери, вызывающей в нем ненависть. Ему хотелось, чтобы она не была плохой и злой, чтобы у него не было причин ее ненавидеть… И конечно, сейчас он этой ненависти стыдился.
— Мама, мамочка, ну почему же, почему? — сменил тон Антон К. В его голосе зазвучали нежность и отчаяние. Как будто он был ребенком, которого не пускают на улицу и от того ему по-настоящему горько.
— Что почему? Ты встал тут у двери в час ночи, разбудил меня и хочешь разговаривать, — его мать подняла брови и выкатила глаза, не в силах совладать с внезапной волной гнева, — о всяких гадостях… Чего стоишь? Бить меня собираешься? Не буду я разговаривать о всяких пошлостях, особенно с пьяным.
— Да с чего ты взяла? — остолбенел Антон К. Он совсем ничего не понимал. Откуда его матери пришло в голову, что он хочет обсуждать всякие пошлости? — У их поколения чуть что — сразу пошлости, — желчно усмехнулся Антон К. Но потом его озарило и он сказал матери: «Хочу поговорить об этом». Для ее поколения, полного эвфемизмов и не способного ничего назвать собственным именем, «об этом» означало только одно. То же, что «пошлости» и «гадости». «Об этом» было вторым названием акта воспроизведения. Или, как любило называть его поколение Антона К., «сексом».