С севера деревню прикрыл своей могучей каменной грудью кряж Гляден, а на востоке поднялась поросшая елями зеленая Зорянка — гора. Взметнулась она в излучине Малинового озера и летом, кокетливо прихорашиваясь, глядится не наглядится в его синие воды.
Зубчатая макушка Глядена похожа на гребень драчливого петуха. Летом это не так бросается в глаза, пихтовый стланик скрадывает. А зимой, словно стыдясь этого сходства, Гляден то и дело натягивает на зубчатую макушку плотную пелену морозного тумана. Сегодня он тоже весь будто задернут белой пеленой. Мороз у нас завсегда туман за собой тащит. И чем крепче мороз, тем сильнее туман. Мы умеем без градусников температуру определять. По тому, как лежит туман, например. Да много есть всяких способов. Дунешь, и если воздух гулко так зашелестит, словно лист фанеры по снегу тянут, значит, за пятьдесят перевалило.
— Шелестит! — дунул я, когда мы вышли на улицу и направились к дедушке Петровану.
— Не замерзнем! — поднял воротник своей медвежьей дошки Кольча.
Маленький, худенький, он в своем меховом одеянии и собачьих унтах похож до смешного на пушистый колобок — не идет, а катится в густом тумане. На улице белым-бело, будто попали мы в облако. Провода над головами у нас, увитые белой куделью куржака, точно толстенные канаты. На воротах, на столбах заплотов[8] пышные белые папахи.
— Белое безмолвие! — крутит головой Кольча. — Последняя тихая зима…
Кто бы мог подумать, что нашей Басманке, в которую летом можно попасть только самолетом, как в песне поется, на роду написано стать городом. Оказывается, наш Гляден битком набит железом. А мы все удивлялись, почему в него каждый раз лупят молнии… Когда к нам подойдет железная дорога, возле Глядена встанет горно-обогатительный комбинат.
— Вот будет дело, если мы на золото выйдем, парни! — разглагольствует по обыкновению Кольча. — Это будет наш вклад в строительство. Верно, парни?
Ванюшка вдруг расхохотался.
— Не поймал еще куренка, а начал уже щипать!
— Значит, уговор: про самородок ни звука! — еще раз напомнил нам Кольча, когда мы подошли к дому дедушки Петрована. — Разговор буду вести я, ваше дело только поддакивать.
Дедушка Петрован на дедушку нисколько даже не похож. Он еще любого молодого за пояс заткнет. Высокий, подтянутый, как суворовский солдат, усатый. А дедушкой мы его зовем потому, что так полагается: Ванюшка-то внуком ему доводится.
Охотовед дедушка Петрован, «таежный патриарх, которому почтительно кланяются все звери и птицы от речки Кутимы до Киренги», — писали про него в прошлом году в «Огоньке» и даже цветной портрет его напечатали. Правда, не на обложке, а внутри.