— Прости, но я не в том настроении. — Поймала прищуренный взгляд Игоря, мазанула его губами по щеке, развернулась и вышла.
Взяв у Ларисы адрес и прихватив куртку, села в машину и отправилась к чёрту на кулички — на другой конец Москвы. Продираясь по пробкам, то и дело переключая в МП-3 музыку, я непрерывно курила, проклиная Игоря и своё малодушие. Периодически подкатывала мысль, что надо бы плюнуть на всё, развернуться и поехать домой, но я никогда не любила уходить со скандалом и уж тем более не считала нужным подставлять под раздачу других людей, даже если речь идёт о твоём, уже практически «бывшем».
Сверившись с навигатором, я свернула на Третье транспортное кольцо, потом на проспект, ушла под изгибающийся бетонной дугой мост и припарковалась в небольшом дворике на Карамышевском проезде. Осмотрелась. В голову пришла мысль, что здесь когда-то давно был парк: уж слишком густо росли деревья, прореженные пятиэтажками. Посидев за рулем своей «Хонды», посмотрела на чёрный железный забор, на белое трехэтажное здание детского дома, утопленное между «хрущёвками». «Что меня там ждёт?» — думала я, а на душе становилось всё тошнотворней. От безысходности, нервно щелкая зажигалкой, прикурила и высадила одну за другой две сигареты. Вздохнув, сунула в рот ментоловую конфету, покопалась в сумке, разыскала в её недрах свой телефон и набрала номер, выданный мне Ларисой. Трубку взяла женщина, судя по голосу — пожилая. Я объяснила ей, кто я, поинтересовалась, как попасть в детский дом. Следуя указаниям, с мобильным в руке выбралась из машины и зашагала к калитке, где меня уже ждал охранник.
Шустрый парень в форме частной охраны широко улыбнулся, покосился на мои кожаные брюки и повёл меня к корпусу, где и передал с рук на руки вышедшей на расчищенное от снега крыльцо пожилой женщине. Аккуратная, улыбчивая, миниатюрная, одетая в элегантный тёмный костюм и пальто, она почему-то сразу мне не понравилась. «Улыбка фальшивая», — уже через секунду поняла я, разглядывая её холодные умные карие глаза и тонкие, словно изъеденные временем, губы.
Тем не менее, я протянула ей руку:
— Александра Аасмяэ. Можно просто Саша.
— Марина Алексеевна Добровольская, заместитель директора по воспитательной работе, — в свой черёд представилась женщина и вручила мне свою сухонькую ладонь с цепкими пальцами и коричневыми, свойственными старости, пигментными пятнами. Несмотря на зимнюю стужу и пожилой возраст, рука Марины Алексеевны оказалась тёплой, как у всех здоровых людей, а пожатие — на удивление крепким. Я извинилась, объяснила, что начальство приехать не сможет. Марина Алексеевна кивнула и тут же принялась благодарить меня за шефскую помощь, оказанную нашим каналом детдому. К моему удивлению, она оказалась на редкость словоохотливой и всё говорила и говорила, пока вела меня в здание, и мы пересекали чистенький вестибюль, украшенный пестрым плакатом: «Добро пожаловать!», и даже когда я попыталась её перебить, чтобы поинтересоваться, где можно повесить куртку? Она трещала и трещала, а я оглядывалась вокруг и мне становилось всё хуже. И дело даже не в том, что окружавший меня периметр — вестибюль с деревянными скамейками, тусклые лампы и гардероб, больше похожий на клетку, чем на секцию вешалок — был по-казенному неуютным и скудным. Это невозможно передать словами, но вокруг меня расползался тот гнетущий запах несчастья и настоящей беды, который нельзя втянуть легкими и можно только почувствовать.