Шагая за Мариной Алексеевной, я пыталась себя убедить, что детям тут всё-таки нравится и что запах несчастья мне просто почудился, когда поймала своё отражение в конопатом от времени зеркале: девушка с растерянными глазами и надменным лицом в ультрамодных шмотках на фоне обшарпанных стен и вытертого линолеума. Как бабочка, залетевшая на пепелище... Я смотрелась здесь, как нечто вызывающее и чужеродное.
«Показуха. Вся твоя жизнь — показуха. Твоя эстонская фамилия, «Останкино», МУЗ-ТВ. Отношения с Игорем, которые всего за полгода превратились из его «ты моё всё» в его «подай», «принеси», «выручи», «сделай». И лучше бы ты, пока ехала сюда, не Игоря проклинала, а догадалась заехать в магазин и купить детям игрушки или хотя бы конфет», — пронеслось в моей голове, и мне стало совсем плохо. Прикусив губу, я отвела от зеркала глаза. Господи боже мой, как же мне было стыдно...
Между тем Марина Алексеевна продолжала трещать, интересуясь всем тем, что люди обычно хотят знать об «Останкино»: как снимаются передачи, можно ли попасть к нам на съемки, сколько платят массовке и действительно ли так хорошо выглядит в жизни Роза Сябитова? Я что-то невпопад отвечала ей, пока не поймала себя на очередной мысли.
— А… где дети? — спросила я, заметив, что ни на лестнице, ни в вестибюле, кроме нас никого нет. — У вас так пусто.
Я даже голосов детских не слышала.
— Дети? А они в другом корпусе. Малыши сейчас учатся, а у старших физкультура по расписанию. Но некоторые из них здесь. — Марина Алексеевна изобразила улыбку и указала мне на дверь с табличкой «Актовый зал».
— И… их там много? — поёжилась я.
— Все, кто выступает… ну, или просто присутствует. Кстати, представители других шефских организаций уже приехали, — добавила Марина Алексеевна, а у меня как груз с плеч упал: я поняла, что хоть не одна там буду.
— Ну, проходите, — она распахнула дверь, я пропустила её вперёд, и мы вошли.
Это был самый обычный актовый зал самой обычной школы: ряды дерматиновых кресел, коричнево-бурый линолеум на полу, стены с портретами литераторов и ученых, розоватые, в нарядных воланах, шторы и небольшая сцена с ведущими на неё облупленными, когда-то покрашенными красным, ступеньками. Моё внимание привлекла живая пушистая ёлка, которая стояла в глубине сцены: она была украшена самодельными елочными игрушками — снежинками из пенопласта и шариками из разноцветной фольги, точно дело происходило не в 2016-м году, а в каких-то забытых Богом восьмидесятых. Покосившись на елку, я перевела взгляд в зрительный зал, где сидело человек десять взрослых и примерно столько же подростков в возрасте от тринадцати до пятнадцати. В глазах у детей был интерес, а те, что были постарше, смотрели уже оценивающе. Двое мужчин откровенно гладили глазами мои кожаные штаны, а женщина в приличном костюме даже прищурилась.