Откровенно говоря, на тот момент её идея, что я в свои двадцать шесть дойду до мысли усыновить подростка, которого видела всего один раз, показалась мне смехотворной. Но было что-то в её взгляде, голосе, поведении, интонации, что заставило меня откинуться на спинку скамейки и поинтересоваться:
— А почему вы так в этом уверены?
— Почему? — Добровольская улыбнулась. — Да потому что вам просто никто не даст этого сделать. Вам сколько лет, простите? Двадцать три? Двадцать пять? — Добровольская проехалась взглядом по моему лицу, по случаю снегопада лишенному всякой косметики.
— Двадцать шесть, — просветила её на этот счёт я.
— И вы не замужем?
— Нет.
— Иными словами, вы одиноки, и у вас с мальчиком всего тринадцать лет разницы в возрасте. А для усыновления разница в возрасте между приёмным родителем и ребёнком должна быть, как минимум, в шестнадцать лет.
«Игорь старше Данилы на семнадцать лет», — промелькнуло в моей голове.
— Понятно. — Я поерзала на скамейке, от сидения на которой у меня уже начала затекать спина. — А можно спросить, Данила давно в детском доме?
— С трёх лет.
— То есть получается, что за все десять лет, что он здесь живёт, его никто не захотел забрать? Почему? Он же вполне нормальный ребёнок и от обычных детей из так называемых «благополучных» семей ничем не отличается.
«Или это ваши воспитательные беседы так на людей подействовали?»
— Этот мальчик серьёзно болен, — сообщила мне Добровольская очень будничным тоном.
— Так, ну и что с ним? — вздохнула я. — Я, кстати, слышала, как сипло он говорит, и видела у него таблетки.
В ответ я ожидала всё, что угодно: и то, что Добровольская скажет мне, что у Данилы бронхит, который вылечить можно, и то, что у него астма, которая, увы, плохо лечится, но то, что я услышала, как снег щеткой, смахнуло всю шелуху нашей словесной игры — и моё наигранное равнодушие, и её фальшивую добродетельность, обнажив предельно простую и от того ещё более жестокую правду: мальчик, который очень хотел стать взрослым, мог никогда им не стать.
— У Данилы врождённый порок сердца, он живёт на этих таблетках, а они дорого стоят. Люди боятся усыновлять подобных детей: слишком велик риск смертности. Вот поэтому все, кто приходили сюда и общались с ним, в итоге не решились его забрать и выбирали других детей.
— Выбирали… как в магазине?
Каюсь, это была дерзость. Добровольская вспыхнула и гневно уставилась на меня. Но мне было уже не до неё взглядов: я взяла в руки учебник. Разглаживая зеленую глянцевую обложку, я думала, почему жизнь так круто обошлась с подростком, виноватым лишь в том, что он очень хотел жить? И что это значит, быть им?