Если уж Трибой на своем уровне знал, что над начальником налоговой полиции России нависла опасность отставки, то Вельский об этом тем более знал. Он морщился, словно от зубной боли, но ничего поделать не мог — Семья расправлялась с людьми, которые ослушались ее. Вельский ощущал себя неуютно, будто оставался на фронте, в окопе, без прикрытия, без оружия, без патронов, один на один с людьми, для которых раздавить человека — все равно что муху газеткой щелкнуть.
Что делать? Ведь Вельскому надо защищать закон, призывать к этому других, в том числе и сильных мира сего, чтобы они его также соблюдали. Как тут быть? Можно, конечно, прогнуться, вильнуть хвостом, и тогда он будет у этих богатых Буратино, засевших под кремлевскими звездами, своим, они его не тронут. Но в таком разе Вельского будут просто презирать коллеги, учителя, ученики — все, кто с надеждой смотрит на него и считает, что он сможет защитить закон… С презрением будут смотреть и коллеги на Западе, за рубежом: та же Карла дель Понте — генеральный прокурор Швейцарии, Рено — министр юстиции и одновременно прокурор Соединенных Штатов Америки и другие. Ситуация складывается «или — или»: или сохранить себя, но потерять имя, либо же сохранить имя, но потерять все остальное. Собственно, для Вельского выбора не существовало — более всего, больше богатства и сытой жизни на каком-нибудь райском острове типа Сейшел он ценил свое имя…
Интересно, как поступит начальник налоговой полиции генерал-полковник Алмазов? Вельский знал его как человека мужественного, генерала, прошедшего все ступени генеральской карьеры, не золотопогонника-демократа, который вчера корпел над счетами в бухгалтерии подпольного цеха, выпускавшего трикотажные кофточки, а сегодня вылез из темного подвала на свет, отряхнулся, ухватил демократический флаг в руки, прокричал славицу и сразу стал генералом, каким-нибудь начальником управления по воспитательной работе либо по связям с прессой — лампасы нашили себе все кому ни лень и прежде всего те, кому в прежние времена стыдились подавать руку. А ныне у них «красный лампас в профиль и анфас». Тьфу!
— Красный лампас в профиль и анфас, — повторил Вельский вслух, передернул плечами — показалось, что по спине, между лопатками, ползет, кусаясь и втыкаясь в незащищенную кожу колючими лапками, муравей. Неприятное ощущение.
Это первое, и второе — что-то, как в душную ночь, не хватает воздуха, нечем дышать, легкие сипят простудно, пусто, горло саднит. Словно Вельский попал под колпак, из-под которого выкачали воздух, вот и хочется хватать ртом кислород, корчиться. Вельский подошел к рельефной карте, висящей на стене, провел пальцами по бугоркам гор. Надо бы почетче выделить на ней границу России… Господи, какое же горькое чувство — ощущать, что тебя обкорнали по самые, извините, бретельки: раньше была одна страна, с одним размахом, а сейчас совсем другая, похожая на Россию времен Алексея Тишайшего, — отбросили нас назад на целые три века… Вельский снова нервно передернул плечами.