II
Стахеев успел на последний поезд, идущий в Ставрополь. В вагоне было темно, спутники молчали, и он подремывал, представляя рядом улыбающуюся Леночку, тянулся к ней, но где-то в ночной тьме, сквозь которую пробирался поезд, раздавался очередной выстрел и приходилось возвращаться в неуютную действительность. Соседи что-то бормотали «темно и ничтожно». Почему-то Лена любила эти стихи. «Есть речи — значенье темно иль ничтожно, но им без волненья внимать невозможно». Он сам не мог без волненья слышать девушку, независимо от того, что выражали ее слова. Ведь, на взгляд Михаила, она сама девичья чистота и невинность. У него никогда не было такой девушки. Женился на опытной… Он решил, если Лена согласится, то он немедленно разведется — теперь это просто. Колеса постукивали, и он вновь засыпал в мечтах и: просыпался от грохота. «Это не выстрел, — сказал сосед. — Это шкуринцы мост взорвали. Теперь Кисловодск отрезан, и они его захватят».
Захватили на рассвете. Шкуро был в особенном боевом настроении, накануне к нему приезжали делегаты, пытавшиеся примирить его с большевиками. Обещали полную амнистию всем восставшим, сообщили, что его Жена взята заложницей и ее расстреляют, если восставшие не сдадутся.
На переговорах присутствовали офицеры и старые казаки — требовали ответить так, чтобы его слова запомнились. И он, подумав, сказал размеренно:
— Передайте комиссарам, что женщина ни при чем в этой войне. Если же большевики убьют мою жену, то клянусь, что вырежу все семьи комиссаров, которые попадутся мне в руки. Что же касается моей сдачи, то знайте и передайте комиссарам: тысячи казаков доверили мне свои жизни, и я не брошу их и оружия не сложу.
Потом, в походе, мысленно повторял эти свои слова: хорошо сказано. По-атамански. А если по-настоящему, по-казачьи, то одна из любимых песен Андрея Григорьевича: «А мне жинка не сгодится, а тютюн да люлька казаку в дорози знадобится».
И вот перед Шкуро первый город, захваченный его войском. Из-за темной зелени гор поднималось праздничное солнце, приветствуя победителей. Белые стены домов полоски улиц, беседки в садах, знаменитый курзал… Остатки красных отрядов отстреливались в Нарзанной галерее и в здании Совдепа. Пластуны залегли, конных Шкуро направил в обход, им был дан приказ — громить все советское. Слащов, конечно, беспокоился о месте расположения штаба, сводке, о плане… Не знает генштабист, для чего казаки города берут, Шкуро сказал ему доверительно, чуть ли не просительно — пусть думает, что на нем все держится:
— Яков Александрович, только на вас надежда: организуйте уничтожение красных, обороняющих Совдеп и галерею, выберите место для штаба, составьте сводку — надо бы отправить с хорошим вестовым Деникину, а я со своими — по городу. Малой группой.