— Правильно. Ей кажется, что я на это слишком напираю.
— Джон! Может, мне ей позвонить? Сказать, как ты мне противен?
Смех его звучит неуверенно.
— Вот где дорожка в Аид.
Мне напомнили о моей миссии: воображаемый священный долг ребенка соединить расставшихся родителей. Аид. Поэтический образ. Заблудших и обреченных. Я дурак, если позволю своим надеждам подняться на пункт или два, как на рынке фьючерсов после падения и перед следующим. Мои родители просто забавляются, щекоча друг другу разные места. Элоди ошибается. Если что и есть между супругами, то лишь защитная ирония.
Вот Клод подходит с подносом и угрюмо угощает:
— Еще кофе?
— Да хватит, — отвечает ему отец по обыкновению кратко и пренебрежительно.
— У нас еще есть отличный…
— Дорогой, мне еще чашку. Большую. Твой братан, — сообщает она дяде, — в немилости у Тренодии.
— Тренодия, — педантически объясняет ей отец, — это погребальная песнь.
— Как «Свеча на ветру»[14], — оживает Клод.
— Боже упаси!
— В общем, — говорит Труди, возвращая беседу на несколько шагов назад, — это супружеский дом. Я выеду, когда сочту возможным, и будет это не на нынешней неделе.
— Перестань. Ты же понимаешь: я просто дразнил тебя опрыскивателями. Но ты не можешь отрицать: в доме срач.
— Будешь подгонять, Джон, — я могу решить остаться. Встретимся в суде.
— Намек понял. Но не будешь возражать, если уберем бардак в холле?
— Немного буду. — Но, подумав, кивает в знак согласия.
Слышу, что Клод взял пластиковый пакет. Его веселость не обманет самого тупого ребенка.
— Я извиняюсь. Дела. Нет покоя нечестивым!
Было время, когда дядина реплика на уход вызвала бы у меня улыбку. Но с недавних пор, не спрашивайте почему, я утратил всю свою веселость и желание упражняться, если бы было место — где, утратил радость от огня и земли, от слов, прежде раскрывавших золотой мир великолепных звезд, от красоты поэтических прозрений, от наслаждений разума. Эти превосходные радиобеседы и сводки, чудесные подкасты, трогавшие меня, ныне представляются в лучшем случае сотрясанием воздуха, а в худшем — зловонными пара́ми. Славный мир, куда я вскоре вступлю, благородное общество людей, их обычаи, боги и ангелы, его пламенные идеи и брожение умов не вызывают во мне счастливого трепета. Тяжкий груз лег на полог, одевший мое мизерное тельце. Меня не хватит, чтобы вылепить даже маленькое животное, тем более выразить в образе человека. Для себя я вижу впереди мертворожденную бесплодность и за нею — прах.
Эти мрачные выспренние мысли я хотел бы излить где-нибудь в одиночестве. Сейчас, когда Клод скрылся на лестнице и родители сидят молча, мысли вернулись и угнетают меня. Мы слышим, как открылась и закрылась входная дверь. Я безуспешно стараюсь расслышать, как Клод открывает дверь машины брата. Труди опять наклоняется к столу, и Джон берет ее за руку. Небольшой скачок кровяного давления сообщает о пожатии его псориазных пальцев. Она произносит его имя протяжно, тоном ласковой укоризны. Он не отвечает, но могу предположить, качает головой и складывает губы в скупую улыбку, словно говоря: ну и ну, подумать, что с нами стало.