— Вы опознали тело.
Элоди тоже успокоилась.
— Они пытались до вас дозвониться. Не смогли. У них был его телефон, увидели, что он мне звонил. Насчет вечернего выступления — только об этом. Я попросила моего жениха пойти со мной — мне было страшно.
— Как он выглядел?
— В смысле, Джон, — поясняет Клод.
— Удивительно. Таким умиротворенным. Только… — С резким вздохом: — Кроме рта. Такой длинный, так растянут, как в безумной улыбке, прямо от уха до уха. Но рот закрыт. От этого было как-то легче.
Вокруг меня, в стенках и алых полостях за ними, чувствую материнскую дрожь. Еще одна физическая деталь вроде этой — и мать распадется.
На заре моей сознательной жизни один из моих пальцев, еще не послушных моей воле, случайно задел креветкообразную выпуклость между ног. И хотя креветка и кончик пальца располагались на разных расстояниях от мозга, они почувствовали друг друга одновременно — занимательное явление, известное в неврологической науке как проблема связывания. Через несколько дней это случилось снова, с другим пальцем. Между тем происходило какое-то развитие, и я понял, что́ отсюда следует. Биология — это судьба, судьба дискретна, а в данном случае двоична. Суровая простота. Принципиальный вопрос в связи с каждым рождением решается так: или — или. Третьего не дано. В момент ослепительного появления на свет никто не восклицает: «Это человек!» Нет: «Девочка!», «Мальчик!». Розовое или голубое — минимальное расширение фордовской формулы: «Можете получить машину любого цвета при условии, что он будет черным». Пола только два. Я был разочарован. Если человеческие тела, умы, судьбы так сложны, если мы свободны как ни одно другое млекопитающее, почему так ограничен выбор? Я внутренне кипел, а потом, как все прочие, остыл и примирился со своим наследством. Сложность со временем неизбежно придет. А покуда мой план — явиться свободнорожденным англичанином, продуктом постанглийского, а также шотландского и французского Просвещения. Моя личность будет сформирована удовольствием, конфликтом, опытом, идеями и собственными соображениями, как скалы и деревья формируются дождем, ветром и временем. Кроме того, в нынешнем заточении у меня были другие заботы: проблемы с алкоголем, семейные неприятности и неопределенность будущего, где я могу угодить в тюрьму или жить «на попечении» равнодушного Левиафана, приемышем на тринадцатом этаже.
Но в последнее время, отслеживая переменчивый взгляд матери на свое участие в убийстве, я вспомнил слухи о новом устроении касательно голубого и розового. Подумай, чего ты желаешь. Вот новая политика в университетской жизни. Это отступление может показаться несущественным, но я намерен подать заявление, как только смогу. На физику, гэльский язык, на что угодно. Чем-то должен заинтересоваться. Странное настроение овладело почти образованной молодежью. Они в движении, иногда сердиты, но большей частью жаждут благословения, подтверждения авторитетными инстанциями избранной ими идентичности. Возможно, Закат Европы в новом обличье. Или торжество и освобождение «я». Одна социальная сеть предлагает семьдесят один вариант гендерного самоопределения — интерсексуализм, нуль-гендерность, андрогинность… любой цвет, какой вам по вкусу, мистер Форд. Биология все-таки не судьба — есть причина отпраздновать. Креветка — фактор не стабильный и не ограничивающий. Я заявляю о своем неоспоримом праве чувствовать себя тем, чем хочу. Если окажусь белым, могу определить себя черным. И наоборот. Могу объявить себя инвалидом или ограниченно дееспособным. Если определю себя как верующего, мои чувства легко оскорбить, мое тело исцарапать в кровь скептическими вопросами о моей вере. Оскорбленный в чувствах, я преисполняюсь благодати. Если неудобные мнения замаячат где-то в окрестности, как падшие ангелы или злые джинны (в километре от меня — уже слишком близко), мне понадобится специальная безопасная комната в студгородке, с пластилином и кукольными мультиками… Ах, эта интеллектуальная жизнь! Я потребую заблаговременного оповещения, если огорчительные книги или идеи станут угрожать самому моему бытию, присунувшись слишком близко, и задышат мне в лицо и в мозг затхлым собачьим дыхом.