Пора уходить…
— Нам пора уходить, Тезей.
Уже тянет холодком, поужинаем в ресторане наверху. И хорошо бы унести с собой, запечатлев в памяти, это солнце, еще не склонившееся к горизонту, — как ты думаешь?
— Как ты думаешь, Тезей?
Но Тезей не отвечает. Лишь смотрит на меня серьезно и настороженно, потом начинает потихоньку скулить. Пора уходить, что я тут делаю? Деревня по-прежнему в развалинах, я не одержим никакой идеей, нет у меня никакой высокой цели. Я оказался в сточной канаве, на помойке, на свалке Истории, видно, так мне и назначено судьбой. Иногда вспоминаю о фабрике, о том, что надо проследить, как с ней поступят, я об этом не забываю, но не из-за фабрики торчу я здесь. Какая разница, перейдет ли она в руки эксплуатируемых рабочих, останется ли собственностью эксплуататора — именно таково мое место в разделенном на классы обществе. Мне все равно. Даже если выплатят компенсацию — что меня держит здесь? Компенсацию можно получить, находясь и в любом другом месте. Но Фирмино иного мнения — это мой зять, я о нем уже говорил.
— Если ты уедешь и не проследишь за тем, что тут будет твориться, ты останешься без гроша…
И я не уехал. Хотя мог бы следить за развитием событий из Лиссабона, оттуда следят за всем на свете.
— Там все по-другому. Заблудишься в министерских коридорах и не найдешь выхода.
Вот почему я здесь. Впрочем, если фабрика останется у эксплуататоров, я сразу же продам ее какому-нибудь собрату по классу. Хотя бы из моральных соображений. Пусть я останусь эксплуататором, лишь бы не видеть эту самую эксплуатацию собственными глазами. Собрату по классу. Остаться здесь и всю жизнь дышать запахом шерсти-сырца — нет, это не для меня. Не хочу, чтобы моя судьба была связана с судьбой овец. К тому же у меня есть и свои мечты: вращаться в обществе, трудиться бок о бок с людьми, равными мне по духу и интеллекту — именно так, — познать женщин, носящих тонкое кружевное белье, пить виски в кафе, где собираются художники и литераторы. Мечта о цивилизованной жизни — впрочем, мечтаю я редко. Привык к тому, что есть — господи, а что же есть в моей теперешней жизни? Есть проститутка Каролина — кстати, она должна вот-вот прийти, чтобы вернуть меня к четвероногим, — есть Сабина, мечта о невозможном, и есть вот это состояние моего духа. Легче всего принимать собственное бытие таким, каким оно получилось. В этом все дело. Сижу у окна, распахнутого в необъятный простор, вдыхаю весенние запахи и не знаю, что мне делать. Дерево под моим окном наливается соками, пробуждая человеческую мечту и привлекая к себе птиц, в ветвях его не умолкает щебет. Беру пластмассовый лабиринт с тремя шариками. Но думаю не о них, а о том, что все неприятное я приберегаю напоследок. Катаю шарики по внешнему кругу, перегоняю все три в следующий желобок, но самое трудное — загнать их в центр; почему всякий конец так труден? Говорят, когда свежуешь пушного зверька, самое трудное — снять шкурку с хвоста, почему это так? Конец любого дела, конец приключения, конец жизни — почему? Должно быть, под конец накапливается слишком много всякой всячины, потому так и тяжело. Максимальное концентрируется в минимальном или что-то вроде этого. Вот о чем я размышлял, когда услышал, как кто-то вошел в дом. Это не Каролина, у нее поступь тяжелей. И не Архитектор — хотя он тоже должен прийти, но он ступает легко, как тень. Вот тебе на! Это врач, доктор Абилио, пришел ко мне прямо из могилы, от него пахнет кладбищем, — зачем он сюда явился? Он из породы энергичных людей, плотный, приземистый, квадратный. Я дружил с ним; встречаясь на каникулах, мы решали мировые проблемы, пока не разъезжались. Наверное, он снова хочет решать их, садится на кушетку, широко расставив крепкие ноги. И с места в карьер начинает: что за идиотство — кладбище, или церковь, или даже фабрика, гори они огнем, дело совсем не в этом, нужны нормальные жилища, канализация, библиотека, помощь престарелым — он всегда был человеком прогрессивным, поборником основополагающих идей.