Избранное (Ферейра) - страница 380

В общем-то значительная часть народа относилась к Филипе вполне терпимо. Процентов пятьдесят уважали его, а девяносто девять процентов признавали в нем своего Хозяина. Но, чтобы оградить себя от враждебных происков этого одного-единственного оставшегося процента, мы содержали мощную полицию. Для ответственных постов специально готовились тысяча пятьсот сорок человек, в них тщательно и методично взращивалась технически совершенная жестокость. А уж для высшего руководства отбирались настоящие виртуозы жестокости. И естественно, после соответствующей долгой выучки получались просто поразительные экземпляры. Для первой категории, к примеру, самой простой задачей (что-то на уровне четвертого класса) считалась следующая: надо было подозвать собаку и всадить ей пулю точно в правый или в левый глаз, а то еще поймать четыре-пять кошек и подвесить их за хвосты на веревке, как связку лука, — пусть висят, пока не сдохнут от голода или не лопнут от собственных воплей. От виртуозов же выполнение обычных заданий требовало особой изощренности, холодного расчета, изысканной жестокости. Говорят, кто-то из них довел врага режима до сумасшествия, просто-напросто заставив его прослушать одну и ту же сонату тысяча пятьсот семьдесят раз подряд. Другой, по слухам, мог с первого взгляда совершенно точно определить, сколько получится абажуров из кожи осужденного, будь то тщедушный чахоточный или толстый бакалейщик. В общем, смело можно было утверждать, что эти виртуозы по утрам выпивают натощак по литру крови. Но превыше всех умельцев считался некий Том, которого я никогда в жизни не видел и даже вообразить себе не мог. И пока эта гигантская машина работала на нас, мы со спокойной душой могли упиваться своими победами.

— Нам есть чем гордиться, — говаривал мне Артур. — Мы победили и возвысились под сенью нашего Обожаемого Хозяина, Друга и Отца, Великого и Единственного Филипе. Слава Филипе, слава во веки веков!

Да, отныне и навечно! Теперь мы и вправду могли передохнуть. Мы оградили Филипе от немногих злопыхателей, от аморфной массы равнодушных, даже от некоторых чересчур ретивых друзей — буде таковые находились. Но, упоенные собственными свершениями, с усмешкой бросая вызов будущему, каким бы оно нам ни рисовалось, мы забывали, что, несмотря на все наши усилия, Филипе, увы, не был защищен от всего на свете. И вот семь лет три месяца и двадцать пять дней спустя после прихода к власти Филипе Единственный скончался от расстройства кишечника. Охваченные ужасом, мы молча, растерянно переглядывались, коня в душе смутное раздражение друг против друга, словно в итоге мы сами себя обманули. Я лично был до глубины души возмущен коварством судьбы, которая, на мой взгляд, обещала Филипе бессмертие и вдруг так предала, выдумав какое-то там жалкое расстройство кишок. Но более всего угнетало меня внезапное беспросветное одиночество, и еще, пожалуй, тоскливое сознание того, что в конце концов даже Филипе смертен. По кирпичику, еще со времен Великого Голоса, создавал я в своем воображении исполинский образ Филипе, чтобы его величием прикрыть позор моего собственного ничтожного существования. Между нами лежала головокружительная пропасть, заполнить которую могло только мое неистребимое желание предать себя в руки Хозяина. Его лицо, его речи на площадях, в учреждениях, в ежедневных газетах были окружены ослепительным манящим сиянием. Я уютно и счастливо покоился в лоне этой вселенской власти. И пока Хозяин нес ответственность за все, что я делаю, я был счастлив умереть за него, потому что видел смысл в такой гибели. Но теперь… что мне делать теперь? Мои поступки и слова, моя жизнь и смерть оказались просто словами и поступками, просто жизнью и смертью. Не было ничего на свете сильнее и значительнее их, и во внезапно обступившей меня пустоте я кричал от страха, как заблудившийся ребенок. Такой же детский страх охватил и моих друзей. И вот на следующий день после желудочной катастрофы, постигшей нашего Хозяина, убедившись, что Филипе уже не воскреснет, пришел ко мне Артур, мрачный, но не сломленный.