Ну а я больше всего беспокоилась, разрешат ли мне взять с собой елочные игрушки. В трех картонных коробках хранились переложенные газетой и ватой настоящие сокровища: и хрупкие, словно покрытые инеем шары, и стеклянные домики, и Снегурки…
Бабушка, видя, что я прижимаю к себе эти коробки, закричала, что это чистое безумие и что она не намерена привозить в Москву кашу из стекла.
Мама неуверенно предложила подарить игрушки моей подруге Люське. Я согласилась. Но когда мама с бабушкой отвернулись, потихоньку сунула коробки в сундук.
…Нам предстояло проститься со своими друзьями, соседями… Я еще была в том возрасте, когда не умеют сожалеть о прошлом, когда расстаются легко, когда устремленность в будущее совершенно заслоняет день вчерашний.
О, как потом, спустя годы, это откликнется во мне! Как зазвучат голоса тех, от которых я так безоглядно и весело уходила! Как запахнет тот клевер — оттуда, из детства! Я и теперь иногда вдруг наклонюсь над невзрачной травинкой, сорву, помну в пальцах, вдохну — и отброшу: нет, не то, не та, не так… Почему сейчас, спустя десятилетия, они проходят передо мной — эти старухи, которых давно уже нет на свете, эти девчонки, прыгающие через веревочку, которые тоже в свой черед стали старухами и тоже, скорее всего, уже переступили жизненную черту?
…Вот Наталья Ивановна, наша соседка, — сколько я себя помню, она всегда была рядом. Помню ее блузку в потрепанных кружевах с приколотой к ним огромной камеей.
Наталья Ивановна была дочерью генерала. Но не красного генерала, а белого, что существенно меняло дело.
Если бы она была дочерью красного генерала, к ней приходили бы пионеры и наперебой упрашивали выступить у них в школе на пионерском сборе или праздничном утреннике, и Наталья Ивановна, спрятав в ридикюль фотографии отца (ребенок, комсомолец, бравый офицер, генерал), торжественная и растроганная, выходила бы из калитки в окружении ребят, присмиревших от торжественности момента.
Если бы она была дочерью красного генерала, то даже в очереди за хлебом, когда какая-нибудь нахалка стала бы оттирать ее, визжа, что она здесь не стояла, а вся очередь поддержала бы эту нахалку, она, Наталья Ивановна, могла бы сказать со скрытой гордостью, что она вам не какая-нибудь спекулянтка, наживающаяся на бедствиях народных, а самая настоящая дочь красного генерала, пролившего кровь за этот самый народ. И тогда вся очередь смолкла бы, пристыженная. А продавщица выкрикнула бы со своего прилавка: «Что же вы молчали, гражданка?! Товарищи, пропустите дочь красного генерала!»