А вот с двумя следующими абзацами из статьи Ф. Левина я в целом согласен:
«Что несут с собою современные экономические преобразования и научно-техническая революция в условиях социалистического строя? Как отразились они на нашем рабочем классе? <…> Всё это проблемы социально-политические, социально-психологические, ими занимаются социологи.
Но литература, рассматриваемая в этом плане, – родная сестра социологии. Она оперирует не цифровыми данными, не материалами анкет, а теми конкретными, живыми картинами жизни, образами и характерами, которые открывают нашему взору порою больше, чем статистика».
И вот как раз «Сапожки», прекрасное художественное произведение, и открывает нам то, как жил обычный советский рабочий человек. Статистика могла показывать какие угодно «цифровые данные», взлёты благосостояния и тому подобное, а честная проза демонстрировала нам обратное…
Теперь о втором шукшинском рассказе, опубликованном в 42-м номере «Литературной России» за 1970 год.
«Петя» написан от первого лица. Это нечастая у Шукшина форма, и к ней он прибегает в тех случаях, когда необходимо или придать рассказу исповедальную форму (например, такое «я» мы видим в рассказе «Дядя Ермолай»), или предельно документальную (один из последних рассказов Шукшина «Кляуза», который имеет подзаголовок «Опыт документального рассказа»).
В «Пете» же «я» другое, особенное. «Я» в «Пете» – наблюдатель, чуть ли не соглядатай.
Вот как рассказ начинается: «Двухэтажная гостиница городка «Н» хлопает дверьми, громко разговаривает, скрипит панцирными сетками кроватей, обильно пьёт пиво…
Воскресенье. Делать нечего, я сижу спиной к дверям, к разговорам гостиничным и наблюдаю за Петей».
Далее рассказчик объясняет, словно бы оправдываясь: «Петя живёт напротив, в длинном низком строении; окно моего номера выходит к ним во двор».
Петя и его Лялька не вызывают у рассказчика симпатии. Тон рассказа сатирический, ближе к концу проскальзывают откровенно осуждающие оценки: «Эта сельская пара давно уж не смущается здесь, в большом муравейнике, освоились. Однако прихватили они с собой не самое лучшее, нет. Обидно. Стыдно. И злость берёт».
Наблюдая за кусочком их жизни, мы готовы согласиться с рассказчиком и тоже осудить. Но в самом последнем абзаце он меняет своё мнение, и проникается симпатией к этой парочке, а заодно проникаемся и мы:
«А меня вдруг пронизала догадка: да ведь любит она его, Лялька-то, Петю-то. Любит. Какого я дьявола гадаю сижу: любит! Вот так: и виды видала, и любит. И гордится, и хвастает – всё потому, что любит».