Мы познакомились в Москве в студенческой компании, где все пили вино и рассыпались перед нею в комплиментах, пьяными голосами наперебой читали свои стихи, пытались гадать ей по руке. Я сидел в углу и молчал — больше от застенчивости, чем от скуки. Время от времени ловил на себе ее беспомощный взгляд. В один из моментов, вдруг что-то решив про себя, поднялся и, отставив стакан с недопитым вином, вышел из комнаты. Она нагнала меня на лестнице и заговорила первой. Ей это всегда легко давалось — такая импульсивная безоглядность, непосредственность, порою ставящая других в тупик. Днем она встречалась с женихом-актером, приехавшим вслед за нею в Москву, чтоб пасти ее во время вступительных экзаменов, высокий юноша с приятно изможденным лицом трагикомика, с латунным значком на лацкане (спаренная театральная маска: смех-скорбь), днем она встречалась с ним, а вечером сбегала ко мне.
Вдвоем мы посетили музей знаменитого поэта, которого оба тогда любили, и на пороге этой роковой комнаты, отгороженной от посетителей бархатным барьером, за которым поэт покончил с собой, уронив пистолет, в агонии рухнув с дивана на пол во весь свой громадный рост, разбросав слабо и длинно ноги в тяжелых американских башмаках, я вдруг увидел ее так ясно и близко, как не видел еще никогда и никого, единственный в своем роде миг, когда мы вдруг догадываемся, что знаем о своем будущем гораздо больше, чем можем выразить словами...
Потом поехали в зоопарк — посмотреть на зверей. Но зверей так и не увидели, настолько были увлечены друг другом. Мы долго кружили вокруг пруда, я рассказывал ей, что на этом пруду, превращенном в незамерзающий птичий питомник для водоплавающих, еще до революции был городской каток. Толстой описал его в «Анне Карениной». Кити каталась по нему на коньках и завлекала Левина в сладкие сети своими буквенными шарадами.
— Ничего подобного, — сказала она. — Это Левин ее завлекал, и случилось это много позже, чем катание на коньках, сначала Кити ему отказала.
— Надо же, — восхитился я. — Ты так хорошо помнишь роман?
— Да, писала о нем курсовую. Кроме того, выстраивала алгоритм их отношений. Полноценный любовный роман должен уткнуться в линию сопротивления, потом пойти на спад, прежде чем разгореться с новой силой.
— Ты специалист по алгоритмам любовных романов?
— Нет, скорее систематизатор и коллекционер.
— И что там с алгоритмами? — спросил я. — Удалось прийти к каким-то обнадеживающим выводам?
— Алгоритмов особых и нет — есть цепочка спонтанных поступков, деталей, образов, свойственных только этому человеку, и вытекающих из этого следствий. Например, если мужчина приезжает к вам на дачу на велосипеде, а одна штанина у него схвачена бельевой прищепкой, чтобы ткань не попала в цепь, этот человек — не герой романа.