Я молчал.
– Ты – жалок. Просто жалок. Ничтожество! Мне противно находится рядом.
Еще одна пощечина.
– Мне что – в лицо тебе плюнуть?
От этого предложения внутри начало что-то закипать, но тут сеньорита хищно улыбнулась:
– Нет, есть идея получше! Жди здесь, Элвин. Ты ведь никуда не уйдешь?
Она выбежала из комнаты, а я чуть было не вскочил, чтобы задержать ее. Впервые за все это время апатия отступила, освободив место чувствам и желаниям. Отнюдь не добрым.
Она вернулась быстрее, чем я решил – бежать за ней или снова уйти в себя. В руках было ведро, и прежде чем я успел хоть что-то сказать, она выплеснула на меня его содержимое.
– Ты с ума сошла, – заорал я. – Что это такое?
Грязная вода. Прямо черная. В ней плавали волосы и шерсть брауни. И все это оказалось в равной мере на мне и моей постели.
– Вода, – любезно подсказала девушка. – Брауни только что помыл этаж.
– Какого хрена ты это сделала?
– Показалось, тебе надо немножко взбодриться.
И ушла. Стерва!
Я взглянул на заросшего, жалкого типа в зеркале – и аж передернуло от отвращения. Франческа определенно была права, с этим ничтожеством только так и нужно. Крикнул брауни, велел убрать бардак и греть воду для ванной. Времена, когда я мог вскипятить ее щелчком пальцев, прошли, но это не повод теперь не мыться.
Порезался раз пять, прежде чем удалось завершить бритье. Но я сделал это. И сделал сам.
Через несколько часов я спустился в гостиную в чистой одежде, с аккуратно остриженными ногтями, распространяя запах мыла и парфюма. Франческа стояла у камина и посматривала на меня с опаской, словно не знала, чего ожидать.
– Спасибо.
– Не за что. С возвращением, Элвин.
Больше она не сказала ни слова о моей позорной слабости, и я был благодарен ей за это.
Благодарен и должен. Я был должен ей слишком много…
– Лучше сядь. Надо поговорить.
– Ты меня пугаешь, – несмотря на легкомысленный тон, в ее глазах мелькнула тревога. – Что-то случилось?
– Угу. Я созрел до одного из этих отвратительных «серьезных разговоров». Ловите момент, сеньорита.
Шутка получилась натужной, Франческа даже не улыбнулась. Опустилась в кресло, не отводя от меня встревоженного взгляда. Я сел рядом и попробовал собраться с мыслями, а они, как назло, все куда-то разбежались.
Проклятье, как же нелегко было произнести эти слова!
– Прости меня.
– За что?
– За все.
Перечислять мои ошибки было бессмысленно, мы оба и так слишком хорошо их помнили.
– Я… мне жаль. Мог бы сказать, что никогда не имел злых намерений, но…
– «Намерения не имеют значения», – с грустной улыбкой процитировала она параграф закона.