Знаю, пока разница незаметна. Но еще несколько месяцев – и мышцы совсем одрябнут, усохнут. Это будет видно даже в одежде. Изменится походка, движения. Изменятся привычки, уже меняются.
Мне приходилось встречать одноруких. Один из них, в Кастелло ди Нава, работал помощником конюха. Его звали Тинто, а мальчишки дразнились Тинто-Обрубок…
Я не сомневаюсь: если кто-то попробует назвать так Элвина, он порежет нахала на ровные ломтики. И отсутствие руки ему совсем не помешает.
– Расскажешь?
Он вздыхает:
– Это давняя и грязная история. Ну ее! Тебе еще станет меня жалко.
– Я никогда не унижу тебя жалостью.
– Все равно не хочу вспоминать.
Не открылась дверца… показалось.
Я смотрю, как он медленно, контролируя каждое движение, натягивает рубашку. И думаю, что можно, конечно, обидеться, только не поможет. С Джеффри помогло бы – муж не мог вынести моей обиды и особенно слез. А Элвин даже не заметит. Или заметит, но пожмет плечами и займется своими делами.
Но можно попробовать по-другому.
Я подхожу сзади, чтобы обнять его. Утыкаюсь в плечо, вдыхаю его запах. Просовываю руки под ткань, чтобы погладить горячую кожу.
– Ммм… сеньорита. Мы же только что из постели.
– Расскажи, – прошу я тихо-тихо. – Пожалуйста!
Он оборачивается:
– Что, без исповеди никак? Какая разница, кем я был раньше?
– Я так мало о тебе знаю.
На самом деле я знаю о тебе очень много. Твои привычки – на завтрак ты любишь яичницу, непременно болтунью, и поджаренные тосты. А шейный платок повязываешь особым, хитрым узлом, теперь его завязываю я, а ты хмуришься и злишься, как всегда, когда что-то напоминает о твоем увечье, и никак не хочешь понять, что я бы завязывала его все равно – не важно, сколько у тебя рук, просто мне нравится это делать. Когда тебе интересно, ты сводишь брови, отчего складка меж ними становится чуть глубже. Ты говоришь очень много о пустяках, мало о важном и никогда – о своих чувствах, твоя любовь и забота всегда выражаются в делах.
Знаю, какой ты сложный, противоречивый, колючий. Каким неприятным можешь стать, если почувствуешь себя задетым. Или если просто захочешь остаться в одиночестве, а ты хочешь этого часто, очень часто.
И знаю твою нежность – она стыдливей послушницы монастыря проявляет себя украдкой, не терпит пристальных взглядов, словно боится быть замеченной…
Я знаю о тебе главное – какой ты есть.
– Можешь не говорить. Я не обижусь. Но приятно, когда ты мне доверяешь.
Снова вздыхает:
– Ну ладно…
Усаживает меня в кресло к себе на колени, распускает волосы, чтобы зарыться в них лицом, ему нравится, когда я с распущенными волосами, и он все время портит мои прически. Хоть выбрасывай шпильки совсем.