– Как две? – не понял я. – Почему за латинян?
– А о том тебя спросить надобно. Я ж тебе сказывал про другую грамотку, кою твои людишки от арцыгерцога Фердинанды австрийского везли, да ты не полюбопытствовал, чего там, а ить в ней согласие его имеется. Даст он тебе в жены свою сестрицу, коль ты согласен… сызнова в латинство перейти. Токмо чуток погодить надобно, недосуг ему покамест. Послы прибыли от турского султана, потому просил об отсрочке малой, но от силы до зимы нынешней, не боле. Вот замирье с ними заключат, и тогда…
Я стоял, не в силах выдавить из себя ни слова. Начать оправдываться и все отрицать? А смысл?
– А что, славно выходит, – через силу раздвинул он губы в натужной, донельзя фальшивой улыбке, весьма схожей с Марининой. Ну да, с кем поведешься, от того и наберешься. Разве губы у него не такие тонкие, но тут ничего не попишешь – природа. – Самое то. Она арци, и ты тож. Два сапога – пара. Вот и выходит, что моя Ксения лишней оказывается.
– Да пропади она пропадом, герцогиня твоя! – заорал я, но усилием воли сумел взять себя в руки и более спокойно продолжил. – Конечно, на все твоя воля, Федор Борисович, но ты ведь и сам влюблен, должен понимать: свадьбу отменить в твоей власти, а любовь из сердца по твоему повелению ни я, ни твоя сестра выкинуть не сможем. Вот и призадумайся над этим, пока время позволяет.
Не знаю чем, скорее всего сравнением с ним самим, но мои слова явно задели Годунова за живое. Лицо его вновь покраснело, приобретая эдакую багровую свекольную синюшность.
– Ты… ты…, – хрипло выдохнул он. – Не смей об истинной любви…, слышишь?! Языком своим грязным… не смей!
Задыхаясь, он протянул руку к тугому вороту-ожерелью, богато расшитому золотыми нитями и усыпанного жемчугом, и попытался расстегнуть его. Но пальцы дрожали и у него ничего не получалось. Тогда он с силой рванул его, разрывая, и бусинки звонко поскакали по лестнице.
– Вот, вот, – задумчиво провожая их взглядом, прокомментировал я. – Точь-в-точь как час назад с Ксенией Борисовной. – Отличие в том, что тебе просто воздуху не хватает, а она, считай, вообще почти не дышала. И что мне оставалось делать? Лекари-то далеко, а тут, как и два года назад с твоим батюшкой, мгновения решали.
Федор ничего не ответил, по-прежнему не сводя с меня глаз, но их выражение, кажется, изменилось. Злость стала уступать место раздумью. Уже хорошо. Не иначе, как сработало напоминание о спасенном отце. И я поспешил закрепить свой маленький успех, предложив:
– Помнится, когда-то я говорил тебе, государь, что нигде столь не полезно промедление, как в гневе, потому давай отложим наш дальнейший разговор: ты мне про отмену свадебки ничего не говорил, а я ничего не слышал. Не обязательно же тебе сегодня все решить – и через пару-тройку дней не поздно. Верно?