Тот обескураженно развел руками, подтверждая правоту Мнишковны, и негромко пояснил:
– Государь и вправду токмо двоих вписал: меня да покойного Петра Федоровича Басманова.
– Виноват, – с трудом выдавил я, понимая, что на сей раз недосмотр приключился и впрямь по моей вине.
Нет, можно, конечно, упрекнуть Дмитрия, ведь когда он, будучи в Костроме, соглашался с подготовленным мною указом, моя фамилия в нем фигурировала. Но поди спроси его, почему он ее позже вычеркнул. Поделом мне, уточнить надо было.
Марина меня не добивала. Очевидно, ей хватило моего сконфуженного глупого лица. Да и не царское это дело. Зато остальные как с цепи сорвались.
– Никак мыслишь словом одним отделаться, лапушка? – первым подал свой ласковый голос Семен Никитич Годунов.
– А виноватых бьют, – это его зять князь Телятевский по прозвищу Хрипун и тоже из ссыльных. Правда, в тюрьме он не сидел, будучи отправленным Дмитрием воеводой в какой-то южный город. Ныне и он тут как тут. А вслед за ним пошло, поехало, полетело, да со всех сторон разом:
– На добре – спасибо, а за грех – поплатись!
– Через коленку, да настегать маленько!
– Дай курице гряду – изроет весь огород!
– Попусти поводья – он и удила закусил!
– Надо же, и с родича своего мзду восхотел взять!
Я растерянно оглянулся на недовольно хмурившегося Годунова. Нет, я не просил взглядом о помощи, еще чего. Но ему вполне хватило и моего искреннего недоумения. Решительно хлопнув по подлокотнику своего кресла, он встал, укоризненно покачал головой и строго произнес:
– Эка напустились. А забыли, что кто сознался, тот покаялся; а кто покается, тот греха удаляется. Потому и сказываю, будя.
Значит, псов на поводок. Неужто жаль стало косолапого?
Но на сей раз собаки сразу угомониться не желали. Не иначе как вошли в раж, почуяв запах крови.
– Не бить, так и добра не видать, – вполголоса ворчал Троекуров. – Не все по шерсти, ино и впротив надобно. Давно пора.
– Повинную голову и меч не сечет, – веско заметил Федор. – И праведник седмижды в день согрешает. Един бог без греха. Али запамятовали, зачем собрались? Тогда напомню: кто как о серебре мыслит для торжеств царских, да откуда его взять.
– Дозволь, государь, словцо молвить, – вновь встрял неугомонный Гермоген. – Тута князь поведал про десять тыщ рублев…, – и он, вновь напомнив, что именно я заставил весь православный люд свершить смертный грех, учинив сечу в ночь на страстную субботу, сделал непреложный вывод: в морозе со снегом тоже моя вина. Мало того – это одна из первых кар, ниспосланных богом на Русь, а там как знать, возможно, будут и еще. Следовательно, раскошеливаться надлежит исключительно мне одному. И не на десять тысчонок, а полностью покрыв издержки двух мероприятий.