Утром, поднявшись, Катя первым делом вспомнила о книжке: ее на столе не было!
— Папа, — дрогнувшим голосом спросила Катя. — Ты не…
— Вот тебе и «не»! Все скрытничаешь, от отца таишься. А я уж, грешным делом, напраслину о тебе думать начал… Будешь теперь знать, как такие штуки разбрасывать. Ах, доченька, доченька, легкомысленная головушка! А вдруг кто-нибудь зашел бы? — Но тут же он пожалел готовую расплакаться дочь: — За иконой твоя книжка. Ты мне вот что лучше скажи: откуда она у тебя? В самом деле Илья дал? Да не таись: небось не с кем-нибудь, а со старым рабочим разговариваешь.
Пришлось Кате рассказать обо всем: и о том, как позвал ее Илья в первый раз на собрание нелегального кружка, и как много нового ей там открылось, и как теперь Илья поручил ей самой провести занятие кружка и дал прочесть эту замечательную брошюру.
Она ожидала, что отец начнет отговаривать, ругать ее, путать последствиями знакомства с большевиками, но Митрофан Степанович слушал дочь молча, погруженный в какие-то мысли.
— На опасную тропку ступила ты, доченька, — после долгого молчания сказал наконец старик. — Но Илья в выборе не ошибся. Верно?
Катя молча кивнула.
— А что до того, как получше обсказать тебе все на этом первом занятии, — продолжал Митрофан Степанович, — то я тебе один совет дам: расскажи своим подружкам об этой книжке так, будто о всей своей жизни говоришь. О моей. Об Акимовой. Правда — она красивых слов не любит. Она, доченька, всегда простая. — Он бросил быстрый взгляд на Катю и, будто между прочим, сказал: — Ты все-таки пригласила бы как-нибудь этого Илью к нам. Или не пойдет, гордый?
Лицо Кати вспыхнуло румянцем.
— Нет, — мягко сказала она. — Он не гордый, он… хороший.
И, как показалось старику, смутилась.
— Лучше Акима? — выжидательно сощурился Митрофан Степанович.
Катя перехватила этот взгляд, вспыхнула.
— Нет, папа, — решительно произнесла она. — Это не то. Как бы тебе объяснить… Это — совсем другое!
И она спокойно поглядела в глаза отцу: хочешь — верь, хочешь — не верь, а это так, вот только рассказать обо всем этом трудно…
Митрофан Степанович вдруг привлек к себе дочь и обнял ее — совсем так же, как делал это когда-то, когда она была еще маленькой девчонкой с веселыми кудряшками и вечно сбитыми, исцарапанными коленками.
— Ну что ж, Катюша, — сказал он тихо и ласково. — Что я могу тебе пожелать? В добрый час!..
Катя молча уткнулась лицом в его плечо, благодарная и растроганная. А Митрофан Степанович почувствовал, как что-то защекотало у него в горле. Ах, годы, годы! Вот и проглядел ты, старик, когда твоя дочь превратилась в настоящего большого человека, и уже своя дорога у нее, свои заботы и опасности.