Но возле трибуны уже стоял Илья и молча показывал ей глазами: начинай, не робей!
— Девушки, — негромко сказала Катя и остановилась. — Девушки, у меня есть жених…
— Ну и поздравляем, — весело выкрикнула одна из работниц, но на нее зашикали.
— Мы очень любим друг друга, — задумчиво, будто рассуждая вслух сама с собой, продолжала Катя. — И мы поженились бы. Но его отправили на войну, потому что он — военный моряк. И кто знает — вернется ли он живым… А я не хочу, чтобы он погиб за чужие интересы!.. — Она запнулась. — И потом вот еще что: знаете, наша сортировщица Наташа Фокина страшно кашляет, у нее, наверное, чахотка… А вентиляции у нас в сортировочной нет… И мы тоже все скоро начнем кашлять кровью, как Наташа… А хозяевам какое дело до этого? Им доход подавай…
Она прислушалась к тому, что говорит, и ужаснулась: ведь это же совсем не то, что нужно было сказать! Но тут почему-то захлопали, и до нее как-то не сразу дошло, что ведь это ей хлопают, и она, вконец растерявшись, поспешно спрыгнула с ящика.
Какие-то пожилые женщины окружили ее:
— Молодец, девушка, от чистого сердца сказала!
Катя поискала глазами Илью, но уже не нашла его.
Три дня бастовали работницы табачной фабрики, и лишь к исходу третьих суток хозяева пошли на уступки. А на четвертый день в числе десяти или пятнадцати других работниц — полиция действовала решительно — Катя была арестована.
Дома, во время обыска, она держалась так спокойно, будто все это — недоразумение, которое сегодня же выяснится. Когда ее уводили, она молча поцеловала отца, и впоследствии, в дни гнетущего, томительного одиночества, Митрофан Степанович не раз с удивлением думал: откуда у его дочери, у этой маленькой сероглазой девчонки, выросшей без матери, на его руках, взялась такая гордая сила?
Но тут же вставала в памяти его собственная молодость, когда — босоногим парнишкой — пришел он на заработки в Питер и попал в гущу рабочих, и они научили его уму-разуму, помогли по-другому увидеть жизнь, а главное, помогли ему увериться в собственной силе, которой ни жандармы, ни хозяин-заводчик, ни его конторщики не страшны.
И как ни велико было горе, он думал удовлетворенно: «Вся в меня!..»
2
Чем тяжелее становилась обстановка на фронте, тем воинственнее делался тон петербургских газет. Официальные военные обозреватели, которые, должно быть, имели самое смутное понятие о местах, где шли сейчас ожесточенные кровопролитные бои, высказывали предположения одно невероятнее другого, и все они неизменно были проникнуты духом необузданного оптимизма.
Особенно большие надежды возлагались на приход эскадры Рожественского в Тихий океан. «Новое время» уже подсчитывало, когда и в какой срок Рожественский уничтожит весь флот Японии. «Биржевые ведомости» каждый день рассказывали, какой боевой отваги и решимости полны моряки, идущие на сближение с неприятелем.