Мы располагаем, правда, недостаточно проверенными данными о том, что на эскадренных броненосцах «Орел», «Ослябя»… как, впрочем, и на многих других кораблях, имеются подпольные кружки и группы… В них входят преимущественно машинисты, гальванеры, кочегары и т. п.».
Рожественский снова выдерживает паузу и дальше читает уже с особенной значительностью, отделяя каждое слово:
— «Считаем долгом предупредить Вас, что в связи с близостью первого мая — дня, избранного революционными элементами для своих манифестаций, не исключена возможность подобных манифестаций и на кораблях Вашей эскадры…»
Адмирал, снова не глядя, через плечо возвращает бумагу флаг-офицеру и обводит присутствующих тяжелым, угрюмым взглядом.
— Ну-с, господа, — говорит он. — Что, опять проглядели?..
В огромном и, должно быть, поэтому неуютном салоне «Суворова» воцаряется томительное молчание. Командиры кораблей, созванные Рожественский на это экстренное совещание, стараются не глядеть ни на адмирала, ни друг на друга.
— Что вы скажете?
Голос Рожественского звучит угрюмо-зловеще.
— Так что ж, Зиновий Петрович, — наконец нарушает это затянувшееся тягостное молчание командир «Бородина» капитан первого ранга Серебренников. И, должно быть, потому, что именно он заговорил первым: на эскадре все знают, что Серебренников настроен крайне либерально и что когда-то, в девяностые годы, он был даже причастен к организации народников, — Рожественский недовольно насторожился. — Мне кажется, — спокойно продолжал Серебренников, — что вообще-то в этом предупреждении нет ничего неожиданного — ни для вас, ни для нас.
— Вот как? — Рожественский склонил голову набок и снизу вверх посмотрел на капитана первого ранга. — Вы так полагаете?
— Именно так, — твердо повторил Серебренников. — Когда вместе, на нескольких кораблях или на нескольких десятках кораблей, в этом в конце концов нет большой разницы, собрано ни много ни мало, а двенадцать тысяч человек, каждый из которых — свой характер, свой строй мыслей, что же удивительного в том, что среди них могут найтись и люди с… нежелательными нам убеждениями?
— Значит, вас это не удивляет и не тревожит? Так, что ли? — грубо перебил Рожественский.
— Я не сказал — не тревожит, — по-прежнему сохраняя выдержку, хотя было видно, как вдруг проступили у него упрямые желваки, возразил Серебренников. — Я только сказал: не удивляет.
— Хорошо, продолжайте, — буркнул Рожественский.
— Всем нам известно, — вновь заговорил Серебренников, — что в командах у нас — довольно значительная часть бывших черноморских матросов. А флот Черного моря в этом смысле снискал себе за последнее время определенную славу…