Разбитый, не только не отдохнувший, а еще более усталый, он возвращается в свою каюту и, походив из угла в угол, резко останавливается. Потом подходит к зеркалу, висящему над постелью. Оттуда, со стены, на него глядит серьезный, может быть слишком для своих лет серьезный офицер, безусый, с темно-карими чуть раскосыми глазами, с припухшими губами и мягким подбородком.
— Что? — говорит Дорош тому, другому, на стене. — Не любит тебя купеческая дочь? То-то и есть, не любит!
Второй Дорош — в зеркале — печально кивает головой в знак согласия: не любит.
— Да и за что тебя любить, черта раскосого? — продолжает уничтожающе Дорош. — Ни красоты у тебя, ни поместьев, ни положения в свете. Был ты докторским сыном — им и останешься.
И снова тот, второй Дорош, безмолвно соглашается с ним.
— А у Элен у твоей, — издевается Дорош, — небось миллиона полтора, никак не меньше. Где уж ей с тобой знаться?.. А скажи по чести: ведь любишь ее? Любишь! Так-то оно…
В каюту кто-то стучит.
— Да, — неохотно произносит Дорош и отходит от зеркала. — Войдите.
Лейтенант Ильин еще с порога — так, будто между ними ничего и не произошло, — восклицает:
— О бедный юноша влюбленный, опять взаперти и опять в грустном одиночестве?
Дорош холодно глядит на него:
— Что-нибудь случилось?
Ильин размашисто опускается на стул.
— Совершенно ничего. Просто зашел проведать отшельника и заодно…
— Что заодно? — сухо спрашивает Дорош.
— Послушай, Алексей, — Ильин неожиданно меняет тон. — Давай откровенно поговорим о том, что произошло между нами.
Дорош выжидающе молчит.
— Я, конечно, ценю твой рыцарский поступок, — словно не замечая недвусмысленного молчания Дороша, продолжает Ильин. — Заступиться за матроса — это красиво, благородно. Об этом даже в романах пишут. Больше того, скажу откровенно: я на такие поступки просто не способен. Но, с другой стороны, мне жаль тебя. Нет, право: не слишком ли ты серьезно ко всему относишься?
— Могу просить более точного объяснения? — останавливает его Дорош. — К чему именно?
— А ко всему. К службе. К этому походу эскадры. К самой войне, наконец. Не понимаешь? Охотно объясню, — пожимает плечами Ильин и, пустив к потолку каюты красивое колечко дыма, изящно-небрежным жестом стряхивает пепел с папиросы. — Мне лично кажется, — словно беседуя с туповатым учеником, продолжает он, — что весь этот наш поход, всю эту… военную авантюру нельзя рассматривать как что-то серьезное. Ты видел, что нынешней ночью на эскадре творилось? Ведь это же нонсенс, забавный курьез! Адмирал получил возможность убедиться, какие изумительные плоды дает его флотоводческий гений! А ты — из-за какого-то матроса… Зачем трепать нервы по пустякам? Авантюра остается авантюрой, а жизнь — жизнью…