«Ара», «Гагара», «Баклан»,
В миске ревет океан.
Ох, уж эти девчонки портовых городов! Не простил бы ей Малахов ни «лайбы», ни песенки, поднялся бы гордый и оскорбленный: ищите себе знакомых с крейсеров или хоть даже с линкоров!.. Но у Кати была такая простодушная улыбка, и такие — когда она улыбалась — появлялись на щеках ямочки, и так она припадала к плечу Малахова, счастливо закрыв глаза, — что тот скрепя сердце поступился своей флотской гордостью.
Впрочем, к концу вечера Катя сказала, что, пожалуй, это действительно звучит поэтично: «Бак-лан». Равновесие было восстановлено.
И вот теперь эта «Пять минут, пять минут» перевернула ему, Малахову, всю его жизнь. Минут сорок назад в каюту забегал капитан медицинской службы. Чем-то озабоченный, он торопливо рылся в санитарной сумке и все в нее что-то запихивал.
— …Доктор, можно обратиться? — нерешительно произнес Малахов.
— Да, — фельдшеру было некогда, он то и дело поглядывал на часы и отозвался, не поворачивая головы: — Да, я слушаю. — И это было, пожалуй, к лучшему — то, что он не повернул головы: по крайней мере, он не увидел, как Малахов теребит обожженными пальцами развязавшийся кончик бинта.
— Скажите, только по-честному… Я, когда выздоровлю… изуродованным останусь, да?
— Ах, вот что тебя беспокоит, — усмехнулся фельдшер. — «Грицо, дай мени зерцало, бо мени краще стало»? — Он пытался застегнуть сумку, но ремни не сходились. — А командир тревожится: «Как там наш Малахов?..»
— Нет, правда? — радостно воскликнул Малахов.
— Ничего себе — вопрос офицеру!..
Малахов торопливо поднялся — помочь капитану справиться с этой сумкой — и вскрикнул от боли. Он скрежетнул зубами, когда взглянул на свои распухшие, темно-коричневые беспомощные пальцы.
— Что, больно? — с тревогой воскликнул Остапенко. — От же дурень, ей-богу!
Малахов отрицательно покачал головой: нет, нисколечко не больно.
— Не-е-ет, брат Малахов. — Остапенко снова занялся сумкой и от усердия прикусил губу. — Я так думаю: ты под счастливой звездой родился, не иначе… Так себя ухитрился испечь — страшное дело! А лицо почти не пострадало. Снимем повязки — еще красивей будешь…
И так уж, видно, устроен человек: вот ведь и не понять, всерьез говорит капитан или шутит, успокаивая, а Малахову делается сразу вроде бы легче. Ах, Катя, Катя, что ты сделала с человеком…
— А как же, — весело, после молчания, скорее, самому себе, чем капитану, отвечает Малахов. — Это верно, я… под счастливой.
Захватив сумку, фельдшер убегает, бросив на прощание шутливое:
— Гляди тут, не балуйся спичками!..