— Я так думаю, что войне этой скоро конец, — произносил он после долгого молчания. — Может статься, «Аврора» припоздает, придет туда уже к шапочному разбору… Вот и вернется твой Аким.
Катя продолжала молчать.
— Вернется, говорю, — уже уверенно, будто речь шла о решенном, повторял Митрофан Степанович.
Вернется ли? Ох, если бы только вернулся! Уж тогда она, Катя, не станет таить от него своих чувств. Суди, скажет, меня, как хочешь, думай обо мне, что тебе сердце подсказывает, а только никуда я тебя больше не отпущу. Никогда в жизни!..
Подрагивающими пальцами Катя быстро-быстро перебирает бахрому, и вот ей уже видится, как идет она рядом с Акимом, и он бережно, заботливо — как один он умеет! — поддерживает ее под руку и говорит какие-то первые пришедшие в голову, но для нее полные смысла слова, и она слушает его и не слушает, и ощущает рядом его тепло, и улыбается своему безмерному, неуемному счастью…
Однажды, когда она, усталая, поздно вечером возвратилась домой, Митрофан Степанович встретил ее у самого порога.
— Пляши! — Он держал конверт над головою. — Не-ет, ты пляши, иначе не отдам.
Но, заглянув в осунувшееся, потемневшее лицо дочери, пробормотал смущенно:
— Ладно уж. Пользуйся моей добротой. — И протянул конверт: — Получай!
Тут же, не снимая жакетки, у окна, Катя единым дыханием прочла письмо Акима — первое его письмо, отправленное еще из Бельта.
«Идем мы на войну, — вполголоса читала она. — Кто знает, вернусь ли живым-здоровым… Но ты верь, что все обойдется хорошо… Жизнь у нас матросская — сама понимаешь, не из легких…»
Так и забыв раздеться, Катя опустилась на стул. «Кто знает, вернусь ли…»
И тут ей припомнились слова отца: эта война долго продолжаться не может; никому она не нужна, всем опротивела, ненавистная! Вот нынче утром, когда Катя бежала на работу, на углу Садовой какой-то барин начал читать вслух только что вывешенную на афишной тумбе сводку с фронта. Ну толпа, конечно, собралась. Он и обрадовался.
— Братья! — кричит. — Будем биться до победы!.. Япония будет поставлена на колени!..
Люди слушали его молча, угрюмо. Многие отходили, покачав головой.
— Экось что мелет! — в сердцах сплюнул какой-то рабочий. — Брат… нашелся!
Сквозь толпу протиснулся солдат на костылях.
— А ты что ж не идешь, господин хороший… биться? — тихо произнес он. — Кричать кричишь, а в Маньчжурии небось кровь другие проливают! — И замахнулся костылем: — Прочь, не то зашибу!..
Барин еле ноги унес: обозленная толпа что угодно с ним сделала бы…
«Ах, Аким, Аким, вот и дождалась я первой твоей весточки, а нет радости на душе!»