И она бережно, как больную, подвела Катю к крану. Она что-то рассказывала Кате о своей первой любви — давно это было! — но девушка плохо слушала ее.
А из столовой неслись шум, смех, звон бокалов. Гости разъехались далеко за полночь, изрядно подвыпивший Сергей Владимирович все пытался выяснить, куда же это исчезла красавица «горняшка», бедная сиротка, но хозяйка велела Кате даже не показываться ему на глаза.
К себе, на Васильевский остров, Катя попасть уже не могла: мосты на Неве давно развели, и тетя Поля уложила ее спать рядом с собой. Теплая, грузная, она легонько похрапывала во сне, а Катя все лежала с открытыми глазами и все думала о страшной новости, сообщенной хозяином.
Она, конечно, не могла знать, что новость эта сейчас живо обсуждается во всех европейских столицах, вызывая самые противоречивые толки.
2
С этого вечера Катя стала особенно упорно добиваться хоть каких-нибудь сведений об «Авроре».
Она начала внимательно проглядывать газеты в кабинете у хозяина, когда тот был на службе, а она приступала к уборке. Читала Катя все подряд: «Русский голос», «Новое время», даже «Биржевые ведомости», но никаких упоминаний об «Авроре» в газетах не было.
Катя недоумевала: может быть, тут какая-нибудь ошибка, может, в других газетах есть о крейсере, на котором служит ее Аким? Как-то в воскресенье она решилась пойти в Публичную библиотеку, полдня терпеливо листала там комплекты самых различных газет, но все было безрезультатным.
«Да что ж это такое?!» — в отчаянии повторяла девушка.
Газеты пестрели крикливыми сообщениями о каком-то готовящемся грандиозном контрударе русской армии на полях Маньчжурии, описаниями сверхгеройских подвигов некоего усатого унтера, который один пошел против чуть ли не целого неприятельского батальона и, конечно, обратил японцев в паническое бегство. За всей этой газетной болтовней даже не искушенная в военных вопросах Катя угадывала день ото дня растущую панику, растерянность, плохо маскируемую победными реляциями.
А вот об «Авроре» в газетах так ничего и не попадалось, ни одной строчки. Ушел корабль — и словно канул в неизвестность.
Митрофан Степанович, должно быть, сердцем почувствовал, что творится с дочерью.
— Чем тебе помочь? — говорил он. — Узнать, жив ли твой Микула Селянинович? Не могу, доступа к военным делам не имею.
Он вздыхал:
— Жалко будет, если с ним что случится, с богатырем твоим… Славный парнишка, смышленый. Понравился он мне…
Катя молчала, перебирая неслушающимися пальцами бахрому старенькой скатерти. Умолкал и Митрофан Степанович. Он сердито ходил из угла в угол, потом нерешительно подсаживался к дочери, клал руку на ее плечо.