— Попытаться прорваться?.. — вновь побледнел Небольсин. — Выходит, мы сами идем… в ловушку?
Егорьев молча пожал плечами.
— Знаете, Аркадий Константинович, — снова заговорил он после долгой паузы, — к известию о падении Порт-Артура я как-то внутренне был подготовлен, и все-таки… страшно. Да-да, именно — страшно! Страшно становится, как только представишь себе, чего стоила России эта заведомо бессмысленная затея…
Но Небольсин успел взять себя в руки и теперь глядел на Егорьева недоумевающе:
— Затея? Простите, Евгений Романович…
И Егорьев вдруг почувствовал, как огромная расслабляющая усталость овладевает им. Что ж, еще раз тебе самому наука: впредь будь осмотрительнее. Чудак-человек! В ком вздумал искать единомышленника!
— Да, так о чем, бишь, я говорил? — спокойным тоном произнес он. — А, насчет Артура. Прошу вас, Аркадий Константинович: сделайте все возможное…
Аркадий Константинович молча склонил голову, показывая, что он понимает, как это важно и необходимо.
Проводив Небольсина, Егорьев открыл ящик стола, привычно потянулся к дневнику и вдруг, отложив его в сторону, тяжело задумался.
Так ни одной строки в эту ночь он и не записал. Давило чувство одиночества и какой-то странной, необъяснимой, но все нараставшей внутренней опустошенности…
Как ни старался предприимчивый Небольсин, о падении крепости Порт-Артур команде все-таки стало известно. Трудно сказать, какими путями распространяются на кораблях столь тщательно скрываемые известия: может, вестовой командира что-нибудь услышал да потом передал товарищам, а может, проболтался кто-нибудь из писарей, но только к полудню новость знали уже все на «Авроре». Тут и там собирались кучками матросы; отчаянно жестикулируя, Листовский доказывал на полубаке, что теперь в дальнейшем походе эскадры нет никакого смысла, что надо поворачивать обратно, в Ревель.
— Ведь это что же, братцы, делается! — говорил возмущенно Листовский. — Тыщи наших положили, куда там — десятки тысяч, а за что, спрашивается? За что?
Никто не отзывался на его слова, и Листовский скрипел зубами:
— Где же правда, братцы?!
Тоскующими глазами он обводил круг молчаливых, насупленных матросов.
— А у меня брательник в Артуре… Тоже, поди, костьми лег…
— А у кого их там нет? У одних — братья, у других — отцы.
— Стесселя теперь что ж, судить будут?
— Да судить — дело не хитрое. Судьи строги, да отходчивы — ворон ворону глаз не выклюет. А вот мертвых из могилы не возворотишь.
Степа Голубь — тот даже как-то в лице изменился, почернел и осунулся. Он ходил по кубрику, не находя себе места.