Снова все точно! Барабанова от этого дерева как ветром отнесло. Голову свою треугольную задрал, стоит, смотрит — где ж она, та ворона?
Еще, наверно, полчаса Федька так изгалялся над ним — то трамваем его припугнет (во всю силу представив, что стоит этот гуттаперчевый на трамвайных путях, а трамвай мчится прямо на него); тот сразу как ошалелый — в сторону. То представит себе, что из рогатки в него какой-то мазурик целится из-за своего котла — и тот немедля норовит за фонарный столб спрятаться.
Но шутки шутковать — оно, конечно, для какого-нибудь Федулы дело и веселое, а Федьке-Викентию уже пора было решать, как с этим калеченым теперь быть.
К Викентию Ивановичу бежать?.. Но того сейчас дома нет, ушел на заседание Тайного Суда. А если б даже и был — пускай бы Федуло бегал, а тому Федьке, который теперь Викентий, надобно научиться решать самому.
Напряг Федька-Викентий изо всей силы мозги — и таки додумался наконец.
Да как, вправду, здорово все придумал! Самому Викентию Ивановичу не зазорно было бы!
В чем главная сила этого, с треугольной башкой? В умении всякую чужую мысль чутко ловить. А в чем сейчас Федькина слабость? В том, что от мыслей своих не убежишь. Так значит, и бежать от них не след! Надо слабость эту обратить в свою же силу! И с трамваем-то, и с вороной — вон как лихо получилось! Но то было — для своего удовольствия; а если для пользы?
Для пользы дела думать надобно о таком, чтобы Треугольного за самую душу зацепило. А он жадный, этот Барабанов, сразу видать — вон как за рублевкой порхнул быстро! Так и думать надобно о них, о деньгах…
И представил себе Федька тех денег целую пачку — он такую у Викентия Ивановича однажды видал.
Бумажки новенькие, обрез у каждой пачки синевой светится, поверх — крест-накрест банковская бандероль…
При этих его мыслях Барабанов медленно как-то стал башкой своей треугольной то в одну, то в другую сторону шевелить и спину слегка почесывать, словно вши по ней вдруг разгулялись.
Стало быть, проняло калеченого!
А значит, думай, Федуло, думай крепче!..
Пачка такая не одна! Целый ящик таких пачек! Сотня их там… нет, двести даже штук!
Тесненько так лежат друг к дружке… А всего деньжищ там не меньше как на мульён!..
Совсем плох стал Барабанов, места себе не находит. Головой вертит во все стороны, руки дрожат — все папиросы в лужу рассыпал. Даже подбирать не стал: чего их подбирать, когда целый мульён живых денег лежит где-то поблизости?
Ну а где он спрятан, тот мульён?..
А вот где!
В проулке, в том, что слева, — во-во, в этом самом, куда Барабанов голову при его мыслях повернул! — за одноэтажным деревянным домишком железный люк в мостовой…