Юрий решил было, что это — за ним, и сунул руку в карман за пистолетом, но несколько человек в форме НКВД не обратили на него ни малейшего внимания и сразу ворвались в эту самую сорок восьмую.
Махнув удостоверением капитана Блинова, Юрий вмиг очутился там рядом с ними.
В прихожей на полу лежал старший майор Недопашный с перегрызенным горлом. В момент смерти он явно одевался к выходу: галифе и форменный мундир были уже на нем, а шинель валялась рядом. Все вещи были густо залиты кровью.
Здоровенный волкодав размером с теленка был привязан поводком к двери уборной, но все еще рвался к распластанному телу старшего майора, заходясь злобным лаем.
Толстая деваха, видимо дочка усопшего, уже малость придя в себя, сбивчиво объясняла:
— Он, папа, даже шинель не успел надеть… Ингусик! Он ведь всегда добрым был, а его теперь наверно…
Было не очень ясно, кого ей жальче, отца или этого самого Ингусика, безусловно, теперь обреченного на казнь.
— Он же, Ингусик, у нас — еще когда папа нач. лагеря служил! — всхлипывала она. — Я с ним — с детства. Добрый, ласковый… (Да уж, представлял себе Юрий этих «добрых» и «ласковых» лагерных псов-людоедов!) А тут — как с цепи сорвался! И сразу — к папочке… Прямо за горло!.. — Опять запричитала: — Папочка!.. Ингусик!..
— Ясно, — заключил лейтенант, старший из пришедших, — сбесилась собачка ваша. Теперь ничего не поделаешь, надо ее…
— Не надо! — воскликнула дева. — Он стольких зэков изловил! Всех насмерть загрыз, гадов! Он — заслуженный, не надо его!
— Здесь кончать будем? — не слушая ее, спросил другой из пришедших, доставая из кобуры пистолет, но старший на него прикрикнул:
— А ну убери свою пушку! Еще чего — в доме пальбу устраивать! А вы, девушка, намордник бы на собачку свою надели, а то к ней и не подойдешь.
— Ингусик, Ингусик!.. — запричитала девица, надевая намордник на пса.
— А со старшим майором что? — спросил лейтенант.
Сержант, склонившись, пощупал пульс лежащего.
— Да что? Всё со старшим майором, — сказал он. — Пса бы надо — поскорей; где бы только?
— Ведите к нам, — подумав, скомандовал лейтенант. — Там, в расстрельном дворе, и — того.
Юрию нисколько не было жаль обоих — ни людоеда-пса, ни его покойного хозяина, еще большего, судя по всему, людоеда.
Два сержанта отвязали пса и повели его к выходу. Ингус шел на казнь твердо, с чувством выполненного долга, как какой-нибудь народоволец. Вслед за ним другие два сержанта вынесли труп старшего майора. На полу осталась только окровавленная шинель.
Эта шинель с самого начала показалась Юрию подозрительной. Точнее, не сама шинель, а запах, от нее исходивший. Еще раз принюхавшись, он наконец понял, что это: запах лагерной вошебойки. Там, в лагерях, робы зэков пропаривают от вшей в каком-то снадобье. А тамошние псы с младенческого возраста обучены рвать в клочья любого, от кого исходит подобный запах. При этом сотрудники вне опасности: от их шинелей такого запаха нет.