Лучше бы он к Викентию-младшему «подклучився» или к Полине, подумал Васильцев.
Афанасий, отлично читавший его мысли, тут же ответил:
— Та пытався я, пытався, Юрий Андреич! Пытався, но — нэ чую! Обоих нэ чую! Чуть мэлькнуть оба — и усё!.. Може, хто екран эхстрасэнсорный поставив… У вас, товарищ судья… тьфу ты, товарищ Юрий Андреич… у вас портвэйну хоть трохи нэма? Жуть мою трохи загасить…
В этом состоянии пользы от него все равно было чуть. Васильцев достал большую бутылку французского коньяка (тоже из Катиных лондонских запасов) и хрустальный фужер. Сказал:
— На, гаси свою жуть.
— Говорю ж — як тата… — присаживаясь на диван, благодарно произнес Афанасий.
Фужер он, правда, от себя отодвинул за ненадобностью, с коньяком же расправился вмиг — из горлышка с бульканьем вкачал себе в нутро все три четверти литра. После этого глаза его потухли, он обмяк на диване и уже через минуту, так и сидя на диване, оглушительно захрапел.
Васильцев закинул на диван его ноги, подсунул подушку под голову. Афанасий теперь все равно бесполезен — теперь при всяком пробуждении будет озабочен лишь тем, чтобы «гасить свою жуть», уж тут его не остановишь. Чем гасить — ему, в сущности, все равно: портвейном ли «Бело-розовым», лучшим французским коньяком, жидкостью для бритья или разбавленной сапожной ваксой. Когда со страху уходит в запой — такое уж бывало, — то справиться с этим пока что не удавалось никому. В клинике когда-то два гипнотизера пытались его из запоя вывести — да куда там! Уже через неделю сами до белой горячки допились.
Стенные часы пробили двенадцать. Страшные сутки закончились. И как раз к их окончанию он, Васильцев, полностью потерял всю свою армию, — какой-то юный Викентий в одиночку одержал над ней быструю и решительную победу. Трое убиты один за другим, четвертый в панике дезертировал, пятый до состояния полной бесполезности деморализован, и рассчитывать на него как на боевую единицу уже никак нельзя.
Что делать? Признать свое поражение и, как мышь, спрятаться в какой-нибудь потаенной щели? Но это означает — оставить Полину у тех нелюдей в заложницах. На что они способны, хорошо известно.
Письмо от короля и императора Катя уже прочитала. Юрий спросил у нее:
— Где драгоценности?
— Там, в спальне… — она вышла из гостиной.
Не возвращалась довольно долго, а когда вернулась, на ней не было лица. Вместо мешочков с драгоценными камнями она держала листок бумаги. Трясущимися руками протянула его Юрию. Это бесстрашная-то Катя! Такой он ее прежде никогда не видел.
Написано на листке было вот что: