— Никита! — звучит требовательный голос, пространство пошло рябью, химеры засуетились, открывают кто клювы, кто пасти. — Просыпайся!
Сон сдёргивается, как полотно с памятника, резко открываю глаза, глупо моргаю, не могу понять, что тут делает рожа Аскольда.
— Ах, это ты, — с облегчением выдыхаю воздух, озираюсь по сторонам, блин, я в прошлом! Полностью просыпаюсь, аккуратно выбираюсь из-под руки сладко сопящей жены, накрываю махровым полотенцем сына, встаю, с недоумением смотрю на Аскольда, сейчас раннее-раннее утро, море на горизонте едва окрасилось серостью. — Что так рано? Дай еще пару часиков поспать.
— Долговязый приполз.
— Какой долговязый? — не сразу понял я.
— Тот, кто тебя топориком отметил.
— Почему приполз? — я с трудом соображаю. — Он, что, один?
— Да и так изранен, удивляюсь, как ещё живёт.
Я начинаю понимать, что произошло, сон полностью слетает, сердце сжимается болью: — Все погибли… и дети?
— Похоже на то, — кивает Аскольд.
— Где он? — ярость поднимается из груди и клокочет у горла, хочется по-звериному рычать.
— Ты успокойся, он и так не жилец, — Аскольд вздёргивает бороду. — Вон он, Семён ему первую помощь оказывает.
Подхожу, Семён поворачивает ко мне лицо: — Не могу остановить кровь. Ты мне поможешь?
— Могу яду дать, — скривился я, но присаживаюсь на корточки, клятва Гиппократа всё ещё действует в моём сознании. Щупаю мужчине живот, поднимаю глаза на Семёна.
— Что, кровь в брюшину идёт? — догадывается он.
— Надо делать полостную операцию, — киваю я. — Кто его так помял?
Аскольд наклоняется, с интересом осматривает окровавленное тело: — Успел сказать про медведя и отключился.
— Шансов нет, — резюмирую я.
— Может, стоит попробовать? — вздыхает Семён и тряпкой промокает страшные раны, стараясь остановить кровь.
— Он в бессознательном состоянии, — сам себе говорю я, — что ж, боль не почувствует, давай скальпель.
— Можно я понаблюдаю? — спрашивает Аскольд.
— Водка у нас ещё осталась? — сурово глянул я на него.
— Выпить хочешь? — Аскольд явно дурачится, я укоризненно качаю головой. — Есть немного. А не жаль расходовать на этого козла?
— Прежде всего, он человек, а лишь потом… козёл, — у меня сейчас нет злости к долговязому, он почти покойник.
Аскольд выудил из кармана водку: — Знал, что она пригодится.
— Лей на руки, — приказываю я. Затем смачиваю в водке, благоразумно приготовленные Семёном тряпки и, решительно беру скальпель.
— Надо его привязать, — забеспокоился Семён.
— Не стоит, думаю, он не очнётся, много крови потерял, — я делаю решительный надрез, живот расползается в разные стороны, водопадом хлынула тёмная кровь. — Промокай, — тороплю Семёна, а сам пытаюсь нащупать разрывы, нахожу, выхватываю у Семёна крючковатую иглу, с хрустом вонзаю в истерзанную плоть, делаю первый шов, завязываю узелок, быстро второй и так далее. Кровь перестаёт сочиться, но не факт, что операция успешная, практически он уже мертвец — сердце начинает работать с перебоями, в любой момент остановится: — Суши рану! — резко говорю я. — Теперь сшиваем живот.