— Люций, вы слишком категоричны.
— Нет, я знаю, что это так!
— Но я уверен, что не все хоравы думают также!
— Да?!, — Канцлер озадаченно наклонил голову. — А откуда у вас такая уверенность?
— Да, ниоткуда! Просто чувствую, что это так. Не может быть одинакового мышления среди миллионов разумных существ.
— Георг, но мы живем, сотни тысяч лет и за это время во многом унифицировались.
— Все равно не верю!
Канцлер покачал головой.
— Сколько общаюсь с вами, Георг, и все время вы меня удивляете. Откуда у вас столько чутья?
— Ирийская цивилизация по сравнению с вашей очень молода. Может быть дело в этом?
— Может быть. — Греон возбужденно прошелся взад вперед. — Значит, не все думают, как я?
— Несомненно!
— Что ж, это хорошо!
— Не понял, что хорошо?
— Хорошо, что стало появляться инакомыслие. И это благодаря вам Святой Гора.
— Благодаря мне?
— Да. Вы, кажется, все-таки разбудили хоравов.
Проквуст шел к себе домой и вновь и вновь прокручивал этот разговор. Он не совсем понимал радость канцлера, но был рад, что тот на него не сердился. В обычно пустынном коридоре, где находились его апартаменты, мелькнула фигура хорава. Она пересекла коридор и скрылась в боковом проходе. Через некоторое время, когда Георг подошел, хорав вдруг вынырнул прямо на него. А может быть, это был другой хорав? Проквуст не успел об этом подумать, потому что вместо того, чтобы традиционно приостановится и поприветствовать его, хорав стремительно кинулся к нему и выдернул из недр черного плаща длинный кинжал, густо изрисованный замысловатыми узорами. Георг не усел среагировать, как лезвие почти по самую рукоятку погрузилось в его солнечное сплетение. Он словно на стену наткнулся, внутри дернулся разряд боли, стало трудно дышать, ноги стали слабыми и подломились под ним.
Проквуст стоял на коленях и сквозь туман смотрел на капающую с бороздки лезвия красную жидкость.
— Она у них тоже красная. — Мелькнуло у него в голове.
А чуть далее из того же бокового прохода выскочили три молчаливых силуэта, с усилием выкатив перед собой большой ящик с множеством мигающих огоньков. Они суетились перед ним, а его убийца стоял недвижимо рядом.
— Пора. — Сказал кто-то из них.
Убийца шагнул к Георгу и, наклонившись, произнес:
— Я не имею к тебе зла, святой Гора, но ты ведешь нас не туда.
Его рука потянулась к рукоятке. В странном озарении Проквуст вдруг понял, что хотят эти хоравы. Сейчас они выдернут кинжал и его биоорганизм умрет, а они затащат его живую душу в этот ящик, в котором спрячут. В глазах потемнело. Нет, — хладнокровно поправил себя Георг, — уничтожат. В нем словно волна огня прокатилась: как, закричала душа, меня, несущего рок, хотят поразить эти четыре обезроченных существа?! Да, никогда! В его горящем сознании вдруг всплыло орудие убийства. Вот оно, остро заточенное лезвие, с которого капает и капает его кровь. Но ведь на самом деле нож, это не холодное оружие, это символ намерения на убийство! Если наш мир иллюзия Господа, следовательно, он подвластен разуму! Это не нож, не кусок смертоносной стали, а сгусток ненависти или холодной расчетливости, по которой твой организм должны остановить, сказать ему, стоп, ты убит, как в детской игре в «войнушку». И организм подчиняется таким приказам, послушно расставаясь со своим хозяином — твоей душой. Тогда надо просто отменить ариказ!