— Вы позвоните мне завтра днем.
В преддверии плача она исказилась лицом. Он взял ее за локти, успокаивая. Она зарыдала, ткнулась лбом и носом в его широкую бойцовскую грудь и обняла за шею. Его освободившиеся от ее локтей руки упали на стройную талию. Она уже не рыдала. Просто плакала.
Слезы были настоящие. Так и стояли недолго. Потом она оторвалась от него и пошла к лифту.
-Будьте осторожнее за рулем! — посоветовал он напоследок.
Стараясь не высовываться особо, он с балкона-лоджии наблюдал, как она садилась в «мерседес». Хорошо садилась, делово. И мотор хороший у «мерседеса»: с юного этажа не слышно было, как он завелся, — мягко рванула с места машина и по дуге выехала на проезжую часть. Сразу же за ней пристроилась малозаметная «семерка», стоявшая чуть выше по переулку. Так и двинули к Садовому.
-Такие пироги! — вслух выразил легкую озадаченность Сырцов.
Роман Суренович Казарян, он же крупный армянин,он же известный кинорежиссер, он же в младые годы работник МУРа, он же один из двух закадычнейших друзей Деда, встретил Сырцова не то что пылко, но весьма приветливо, произнеся в дверях банальнейшее:
-Сколько лет, сколько зим!
-Одну зиму, Роман Суренович. Со дня рождения Деда,- уточнил Сырцов.
-Санятка, значит, Дед, — догадался Казарян. — А кто же тогда я?
-Вы — дядька.
-В смысле «Скажи-ка, дядя, ведь недаром...»?
-Именно. Учитель, наставник, старший товарищ.
— Ласков и обходителен сегодня, Жора. К чему бы это?
— Вы знаете.
В глубине широкого и длинного коридора показалась русопятая до невозможности мадам Казарян. Она шла к ним, приложив палец к губам.
— Чего тебе? — рявкнул Казарян.
— Армен занимается. Завтра он последний госэкзамен сдает, — прошипела она.
—Здравствуйте, Зоя Николаевна, — успел прорваться с приветствием Сырцов, а она не успела с ответом: кинорежиссер нарочито громко (чтобы слышал отпрыск) опроверг ее:
— Он не занимается, он идиотическую «Металлику» слушает!
— У него такая привычка, он под музыку занимается.
— Знаю я его привычки и занятия! — еще громче и с угрозой проорал Казарян. И — нормально: — Пошли ко мне, Жора, там поговорим.
Уселись в старинные кожаные кресла. В который раз Сырцов с благоговением обвел взглядом стены громадной комнаты-кабинета, являвшие собой сплошные книжные стеллажи. Сотни книг, тысячи книг, изредка уступавшие место картинам. Замечательным картинам. Отец Романа Суреновича был знаменитым на Москве ученым-эллинистом, и сын бережно хранил память об отце: кабинет содержался образцово.
— Выпить хочешь? — для порядка предложил Казарян.