Ему всегда хотелось симпатизировать Кеннету, хотя это не всегда удавалось. Хэмиш, склонный к размышлениям, полагал, что причиной этому, вероятно, была ревность. Ему нравился его вкус в одежде, его способность зарабатывать большие суммы денег. Было очень нелегко понять, что на уме у этого парня. Кеннет, как и Хэмиш, занимался спортом, но Хэмишу нравился спорт с «кровопролитием», тот, где присутствовали ружья, удочки и животные, а Кеннет предпочитал занятия, требовавшие сложного дорогого оборудования, например парусный спорт. Как-то раз, после выхода в свет второй книги Мэгги («Званые обеды по любому поводу») Хэмиш взял с собой Кеннета на ловлю форели в горы Катскилл. Оказалось, что тот совсем не владеет спиннингом. Они оживленно, но несколько искусственно поболтали по дороге туда. В основном разговор шел о женщинах. Но Кеннет искусно избегал упоминания каких-либо интимных подробностей его жизни с Мэгги. Это разочаровало Хэмиша. У самого Хэмиша было в запасе множество пикантных подробностей о его бывших женах, писательницах, лесбиянках-знаменитостях, аппетитных редакторских помощницах и избранных деятельницах сцены. При подъезде к мосту Таппан-Зее Кеннет умолк, а Хэмиш продолжал нервно болтать, что впоследствии, когда он вспоминал об этом, приводило его в смущение. Он не мог понять, действительно ли Кеннет был молчалив по природе или здесь имела место простая тупость. В результате всего они не стали близкими приятелями.
Но, несмотря на то что новость, услышанная им от Мэгги, слегка подбодрила его еще почти неощутимым намеком на появившуюся для него лично возможность, Хэмиш этим светлым зимним утром почувствовал жалость к Кеннету Дарлингу. По его мнению, Кеннет разрушил замечательные отношения с самой желанной женщиной Америки.
— Мужчины — это бабуины, — серьезно заявил Хэмиш, пока Мэгги копалась в сумочке в поисках салфетки. — Мы воображаем, что жизнь измеряется моральными параметрами, и начинаем стонать, когда кто-нибудь сомневается в нашей мнимой честности, но вот появляется первая попавшаяся кошечка, и мы начинаем резвиться вслед за нашими наполненными кровью органами. Извини за двусмысленную метафору. — Этим утром Хэмиш говорил почти как Орсон Уэллс[9] в средний период своего творчества. — Когда речь заходит о женщинах, то у меня здесь всего лишь одно правило, — добавил он, — нельзя позволять маленькой головке думать за большую голову.
Мэгги грустно усмехнулась сквозь слезы.
— Ты такой лгун, — сказала она. — Почему даже еще до того, как ты покинул Клариссу, ты поочередно встречался с… — Мэгги назвала имя молодой писательницы, первый роман которой наделал так много шума, — и… — она нараспев произнесла имя сексуально ненасытной, немного чокнутой киноартистки, выступавшей тогда в Нью-Йорке в каком-то из бродвейских спектаклей. — А также… — она напомнила имя симпатичной, но грубой на язык артистки так называемого перформанса, впоследствии написавшей под опекой Хэмиша воспоминания о нью-йоркской художественной сцене 1990-х годов.