В лифте он томился от усталости и нетерпения. И хотя Беатрис пробыла одна всего на несколько часов больше обычного, он чувствовал себя виноватым. Он ведь сам видел, как мочеприемник заполнился почти доверху. Ей трудно будет мочиться… Да, тяжело поддерживать в ком-то жизнь. Иногда Эрхард подозревал, что самой Беатрис жить не хочется. Она как будто старалась по возможности затруднить ему жизнь… Конечно, он помнил слова доктора. То, что он делает, – бесчеловечно и недостойно. Он готов был согласиться с доктором, но понимал, что в любой момент может наступить перелом. Врач сам говорил: есть надежда, что она выживет. Надежда! Если это правда, что еще ему остается? Он будет поддерживать ее независимо от того, сколько у нее шансов остаться в живых.
Он достал ключ и вошел в квартиру. Заметил, что придверный коврик, тонкий, черный резиновый коврик, лежит не на месте. Проверил запасной ключ – по-прежнему приклеен под лестницей. Может быть, доктор заходил, не сказав Эрхарду?
Он запер за собой дверь и поспешил в темную спальню. Услышал странное пиканье. Провел рукой по стене, нашел выключатель от двух ночников. Мигнула лампочка аппарата ИВЛ; штатив валялся на полу. Половина постели, на которой спал Эрхард, была застелена, а на той половине, где лежала Беатрис, никого не было.
Потом он увидел ее правую руку. Из нее по-прежнему торчала трубка капельницы; рука поднята, и кажется, будто Беатрис ему машет. Она лежала на полу.
Эрхард подбежал к ней и подхватил на руки, словно боясь, что она вот-вот исчезнет. Беатрис извернулась в неестественной позе среди трубок и проводов, но глаза у нее блестят. Оба глаза. Губы шевелятся, а рука почти теплая.
– Би! Моя Би…
Она не ответила. Эрхард придвинулся ближе, чтобы видеть ее лицо, ее глаза. Ее лицо по-прежнему красиво и по-прежнему удивляет его своей прямой простотой: никакой косметики, никаких серег. Но приглядевшись, он понял, что красоты больше нет, она ушла. Ничего не осталось, спасать нечего. Он не мог точно сказать, что изменилось, но ее лицо стало как маска. Как будто глаза и та личность, которая внутри, принадлежат кому-то совершенно другому. Она моргала. Ее глаза блестели, а зрачки были слегка расширены, словно в темноте. Это глаза живого существа, но не той молодой женщины, которую он знал. Он хотел позвать ее по имени, обнять – пусть даже в последний раз. Впрочем, все не важно. Обнимать больше некого – остался набор клеток. Она дышала при помощи аппарата, но это не Беатрис. И все же в память о прошлом он гладил ее грязные, сальные волосы.