— Быстрее! — крикнул Лоренцо Ридольфи и Сигизмондо делла Стуффа, которые торопливо пятились к массивным бронзовым вратам ризницы. Затем все вместе налегли на створки, отсекая вооружённых людей Пацци, что вопили, требуя их крови. Двери удалось продержать закрытыми достаточно долго, чтобы Полициано успел повернуть в замке ключ. Створки врат сомкнулись, сломав вражеский меч; из-за двери донеслись разочарованные вопли. Лоренцо без сил опустился на пол ризницы; на случай, если кинжал священника был отравлен, Ридольфи отсосал кровь из раны своего покровителя.
— Джулиано... — сказал Лоренцо, и в голосе его был страх. — Джулиано жив? Я видел, как он входил в собор, я...
— Успокойся, — сказал Полициано. — Я уверен, что с ним всё в порядке. Они охотились за тобой.
— Нет. Они собирались убить нас обоих.
— Я видел Джулиано, — сказал Леонардо.
— И что?
— Он был жив и благополучен. — Леонардо старался успокоить Лоренцо; он не мог сказать ему, что Джулиано был в обществе одного из Пацци.
Лоренцо повернулся к Полициано.
— Нори умер, — сказал он. — Я любил его. — Он словно лишь сейчас осознал это.
Полициано кивнул. Его длинное уродливое лицо искажала та же гримаса горя, что и у Лоренцо. Внезапно Лоренцо вскочил, оттолкнул Ридольфи и попытался открыть дверь. Сигизмондо делла Стуффа оттащил его.
— Я должен узнать... должен увидеть брата... должен быть уверен, что он не... — Голос Лоренцо прервался, будто он не мог выговорить слово «мёртв».
Зазвенел колокол на башне Палаццо Синьория; набат был так оглушителен, что Леонардо ощутил, как дрожат стены.
Потом всё стихло.
Они прислушались. Было слышно, как, плача, бормочет юный кардинал:
— Я не знал, клянусь, я не знал...
Быть может, опасность уже миновала, быть может, кардинал там один.
Леонардо предложил взобраться на хоры, к органу — посмотреть, кто охраняет здание, если его вообще кто-нибудь охраняет. Лестница скрипела, когда он карабкался наверх, и в тусклом свете на мраморном балконе клубилась пыль.
Внизу осталось лишь несколько человек. Кардинал, один, стоял на коленях, плакал и трясся от страха. Его вырвало прямо у алтаря. Джулиано лежал на розово-зелено-белом мозаичном полу, вокруг него молились и плакали коленопреклонённые священники собора. Кровь окружала его, как тёмная тень; череп был расколот, волосы слиплись, рука неестественно вывернута, словно, умирая, он тянулся к Богу. Леонардо смотрел, и ему было плохо: кто бы ни убил Джулиано Медичи, он должен был страшно ненавидеть его, потому что грудь, многократно истыканная кинжалом, казалась одной сплошной раной. Изодранная белая шёлковая куртка превратилась в алую; Леонардо и хотел бы, но не мог не заметить этого цвета. Прежде всего он был художником, а уже потом — человеком. Воистину, сказал он себе, я проклят.