Если прежде в горячке он надеялся сам отыскать Америго, то теперь мог лишь гадать, какое направление ему вообще надлежит избрать. Существовало только одно направление — вперёд. Он видел тени, чёрные блики, которые вполне могли быть Куаном и отправившимися на поиски гвардейцами; или же это был город — нет, замок... или собор, плывущий в отдалённом воздухе; и тогда он понял. Жара и пустота превратились в самый холст памяти, и картины из прошлого появлялись на нём так легко, как водовороты ветра швыряют пригоршни песка во всё живое. Пустыня вообразила и произвела на свет тот самый собор, который Леонардо написал в верхнем углу портрета Джиневры, собор, который он изобразил, а позднее стёр.
Он и сейчас видел лицо Джиневры, ослепительное, как само солнце. Слышал её голос, серебристый, как журчание воды, ощущал во рту её язык, проворный, как ртуть, и эхо, эхо...
— Леонардо! Леонардо! Всё будет хорошо. Молчи, не разговаривай, постарайся сесть и удержать вот этот бурдюк.
Куан возник из слепящей солнечной дымки, и Леонардо видел его лицо как сквозь увеличительное стекло: багровый шрам расселиной пролёг по небритой щеке, и отрастающая борода не могла скрыть его; кожа была тёмной, запёкшейся, трещина в губе — настолько прямой, словно её прорезали нарочно; но глаза смотрели холодно и мрачно, столь же обжигающе ледяные, как вода, которую он выжимал из бурдюка в рот Леонардо.
— Придай воздушному плоту форму эллипса, и тогда...
— Помолчи, Леонардо, — сказал Куан, улыбаясь. — Я видел твои заметки.
— Что с Америго?
— Мы нашли его ещё прежде, чем тебя.
— Он жив?
— Мозги у него ещё не успели вскипеть, подобно твоим, — сказал Куан. — Он свалился с верблюда; на голове у него изрядная шишка. Упав, он ударился о что-то и потерял сознание. Ему не потребовалось долго валяться без чувств, чтобы заблудиться в буре.
Горячка Леонардо понемногу убывала — так слабел ветер перед тем, как закончилась буря.
— Признаюсь, я совершенно не помню, как очутился здесь.
Куан пожал плечами.
— Глупый замысел, маэстро, и вместе с тем блестящий. Должно быть, ты очень любишь своего друга.
— О чём ты?
— Что ж, ты знал, что жизнь Америго ценится невысоко. Между тем, если бы с верблюда свалился твой друг Сандро, калиф непременно послал бы людей на поиски... как поступил он, когда Сандро сообщил, что ты пропал. Так что ты хоть и рисковал, что тебя не найдут, знал, однако, что мы придём за тобой.
— Какое отношение имеет то, что вы искали меня, к тому, что нашли Америго? — спросил Леонардо. — Ведь не следует же из этого, что ты искал его только потому, что тебе велели искать меня?