Кочевник кивнул, но затем бешеный порыв ветра на время оборвал разговор. Когда ветер стал потише, бедуин прибавил:
— Всадник мог выпасть из седла.
— Выпасть?
— Я видел это и прежде — человек засыпает... и падает. Такое случается и когда мужчина чересчур долго скачет на женщине. — Он посмеялся собственной шутке. — В такую бурю легко потерять дорогу. — Бедуин был прав: видимость едва составляла десять футов.
Леонардо поскакал вперёд, к Куану: наверняка тот вышлет отряд на поиски. Куан тотчас же лично осмотрел верблюда Америго и поговорил с бедуином, надзиравшим за вьючными животными, на пустынном диалекте, которого Леонардо почти не понимал. Бедуин, казалось, сильно оживился, но разговор оказался недолгим. Леонардо и сам едва держался в седле: волны палящего жара лихорадки омывали его, словно и их приносил ветер; а с лихорадкой появились нарывы.
Ветер стих, словно набирая в грудь побольше пыли, песка и жаркого едкого воздуха для новой атаки, и Куан сказал:
— Мне очень жаль.
— Жаль? — потрясённо переспросил Леонардо.
— Я ничего не могу сделать.
— Но ведь буря утихла, разве не видишь? — вмешался Сандро.
— Я даже не осмелюсь просить калифа отправить людей на поиски твоего друга, — сказал Куан. — Я заранее знаю ответ. К тому же он в дурном настроении.
— Уж его-то гвардейцы не пропали бы безвестно, — бросил Леонардо.
— Не говори так уверенно о том, чего не знаешь, — холодно сказал Куан. — В отличие от жизни твоего друга, — он имел в виду Сандро, — жизнь Америго не имеет такой ценности. — И Куан поскакал вперёд, оставив Сандро и Леонардо ехать рядом с бедуином, погонявшим вьючных животных.
Леонардо почувствовал ледяной гнев Куана, ярость, кипевшую в нём, и понял, что Куан ненавидит Сандро.
Это была горячка... или горячечный бред.
Мгновенье назад Леонардо ехал рядом с Сандро; и вот он оказался один, затерянный в кошмаре песчаного вихря, в коконе воющей серости, летучего жара и иссушающего огня; и когда ветер стих, он услышал стон верблюда, в котором было отчаянье. Леонардо ощутил одновременно боль и облегчение: он был свободен от мыслей и воспоминаний, оставалось лишь движение... движение, ветер, палящая, терзающая боль.
Несколько минут — или часов — спустя ветер совершенно унялся, оставив вокруг гладкий и мёртвый мир каменных фигур. Буря закончилась. Сверкание солнца разом обрушилось на Леонардо, терзая его воспалённые глаза — мерцающий песок отражал и жару и свет. Куда бы ни глядел Леонардо, везде возникали и пропадали образы: равнины и долы, гладкие, словно камень, недвижные, как вода; и с каждым движением своего верблюда Леонардо всё острее ощущал, как впиваются в его тело клыки жажды.