— Да, но доработал блестяще.
Бенедетто рассмеялся:
— Что верно, то верно!
Снова наступило молчание.
— Леонардо!
— Что?
— Почему ты убил его?
— Это Сандро тебе так сказал? — спросил Леонардо.
— Да, он.
— И что ещё он тебе рассказал?
— Всё: как калиф показал вам обоим Зороастро в зале пыток, что говорил тебе Зороастро, как он молил тебя о прощении, как...
— Что?
— Как ты отвернулся, когда калиф велел своему палачу вздёрнуть и сбросить вниз колыбель смерти.
— Я... я отвернулся, когда он рассказал мне о своём предательстве, это правда, — сказал Леонардо, — но я пытался остановить калифа...
— Нет, это Сандро пытался остановить его. Ты же мешкал, пока не стало слишком поздно, пока не подняли колыбель, пока калиф не подал знак... убить его.
— Это неправда, — упрямо сказал Леонардо, отчаянно стараясь вспомнить, как же это было на самом деле, но воспоминание было смутным, расплывчатым, точно он силился припомнить сон.
Но что, если всё это правда? Что, если он и впрямь допустил, чтобы калиф убил его друга? Что, если он пытался остановить калифа лишь тогда, когда было уже слишком поздно, и он знал, что поздно? Это смягчило бы его вину и дало бы ему возможность отомстить.
— Так ты не уверен, да? — мягко спросил Бенедетто — гневная резкость ушла из его голоса.
Леонардо ничего не ответил, не мог ответить. Казалось, темнота, окружавшая их, целиком состоит из снов; и в голову ему пришла безумная идея: если повернуть коня и поскакать прочь от каравана, он окажется прямиком в прошлом, в неизменившемся мире. Он найдёт там Джиневру и Никколо, Зороастро и Симонетту... и Айше. Нежную Айше, которая отняла у него Никколо.
— Леонардо, ты так глубоко задумался или просто не желаешь отвечать на мой вопрос? — спросил Бенедетто.
— Извини, что ты спросил?
— Я спросил, любил ли ты Айше.
«Довольно!»— подумал Леонардо, чувствуя, как гнев раскалённой лавой закипает в его груди.
— Довольно, Бенедетто. Быть может, это ещё одна моя вина, но мне совсем не по вкусу терпеть твои издевательства и унижения. Я не могу заставить вас думать иначе... ни тебя, ни Сандро. Можете считать меня тем, кем захотите, только оставьте меня в покое! — И с этими словами он поскакал вперёд, нагоняя Миткаля и его господина Хилала; но и с ними он тоже не мог ехать рядом, потому что глаза его налились слезами, и в горле стоял комок, как у ребёнка, которого прилюдно отшлёпали.
Пошли они все к чёрту!
«Да, Зороастро, я убил тебя, — думал он, я никогда не простил бы тебя». И всё же, даже когда он молил Зороастро о прощении, мысли его извращённым образом склонялись к Айше — словно мысль об убийстве Зороастро возбудила его плоть. Он вспоминал, как отвергал её ласки, ибо был одержим Джиневрой, однако, когда ещё существовала возможность вырвать Джиневру из рук её супруга, когда она написала ему, что её сердце принадлежит ему, Леонардо — он взял Айше, взял её силой. Но она сопротивлялась, даже когда они, обливаясь потом, продвигались к оргазму, когда он призывал Джиневру, когда воображал, что перед ним Импрунета, сама Мадонна, соблазнительная и святая — и вдруг ставшая далёкой, далёкой, как звёзды, ибо Айше овладела им. Она знала, что он грезит о Джиневре. Но сейчас, во тьме реальной и душевной, он желал Айше; она была бы Джиневрой, была бы Симонеттой, и он преклонил бы перед ней колени и молил бы о конце, о смерти. Он думал о её ладонях, окрашенных хной, о подведённых тушью глазах, о голубых кружках, изящно вытатуированных между её грудей с розовыми сосками, слышал, как она зовёт его голосом Никколо; он мог видеть, как наяву, её силуэт, парящий перед ним в темноте.