Но с ними ехал Бенедетто Деи, мрачное и молчаливое напоминание о том, что жизнь Леонардо началась отнюдь не в этом краю.
Сандро, Америго и Куан были при калифе, как и Деватдар. Куан дал слово Леонардо, что присмотрит за Сандро. За Америго Леонардо не тревожился, уверенный теперь, что тот стал любовником Куана; но Куан терпеть не мог Сандро, быть может, потому, что Сандро был так же подвижен и болтлив, как Зороастро. Но если Зороастро к тому же всегда был хитёр и себялюбив, Сандро был невинной душой, постоянно укорявшей себя за слабость... и считал, что он — дурной проводник для чистого религиозного духа, который изливался в его картины.
Лишь когда они достигли оливковых и апельсиновых рощ Катаны, деревни близ великого города Дамаска, Бенедетто наконец заговорил. Заходило солнце, и впереди над сумеречными равнинами виднелись сады Дамаска. Бесплодная каменистая равнина уступила место бесконечным полям. За считанные мгновения пурпурно-оранжевые блики заката сменились серостью, теперь вокруг были только тьма и тени, тяжёлые и густые, как запахи олив, гранатов, слив, абрикосов, грецких орехов и апельсинов, что смешивались с вонью пота и грязи от скакавших позади солдат: войско шепталось, стонало, сетовало, кашляло, ругалось, отхаркивалось и чихало.
Бенедетто возник из темноты, словно призрак, и поехал рядом с Леонардо. Тот не спешил первым заводить разговор, памятуя о прежних неудачных попытках. Теперь он ждал. Этот призрак даже не был похож на Бенедетто, которого Леонардо знал прежде: вечно сонные глаза теперь смотрели твёрдо и настороженно, округлое лицо сделалось худым и узким, как морда хорька, а посмуглевшая кожа и резкие высокие скулы помогли бы ему с лёгкостью сойти за араба. Лишь густые золотистые волосы оставались прежними, но Бенедетто прятал их, как арабские женщины прятали лицо под вуалью.
— Если есть на земле рай, то это, несомненно, Дамаск, — сказал Бенедетто.
— Я слыхал об этом, — отозвался Леонардо.
— Я цитирую ученика поэта Абу-ль-Хасан ибн Джубайра, — пожал плечами Бенедетто. — Но его имя не сохранилось, как не сохранится имя Зороастро, потому что на всех его изобретениях стоит твоё имя.
— Я и не подозревал в нём такого таланта, — ответил Леонардо, тщательно подбирая слова, — и лишь несколько дней назад узнал, что он поставил на всех машинах моё имя.
— Что ж, Леонардо, если судить по справедливости, идеи-то были твои. Зороастро лишь доработал их.
Наступило долгое неловкое молчание, лишь усугубленное темнотой и глухим цоканьем копыт по камням и корням кустарника. Наконец Леонардо сказал: