— Не думаю, что эмир позволил бы делать что-то, в чём нет нужды, — сказала Гутне.
— Так ты знаешь его?
— Он уважаемый человек...
— Хотя и евнух.
— Да, — сказала Гутне. Она сидела, опустив глаза, словно боялась взглянуть на Леонардо.
— Почему? — спросил Леонардо. — Из-за того, что он близок к калифу?
— Я знаю, калиф всем говорит, что Хилал его отец. Может быть, потому... потому, что он в чести у калифа. Но уважения не добьёшься приказом. Его даруют свободной волей. Тебя, маэстро, уважают.
— Кто?
— Царь Персии, — сказала Гутне. — Он оставил тебе свой шатёр.
— В утешение за мой позор.
— Не думаю, — сказала Гутне, и Леонардо притянул её к себе. И всё же он колебался, хотя она с готовностью приникла к нему; он отстранил её, затем прижал к себе с такой силой, что она едва могла дышать. В этот миг он не видел перед собой ни Джиневры, ни Симонетты, ни даже Гутне. Он ощущал лишь жар тупого ненасытного желания и понимал, что это желание воспламенилось в нём оттого, что сегодня он убивал и ранил людей. С ним были жестоки, и он сам был жесток, как человек, который понимает, что потом пожалеет о своих поступках, но остановиться уже не в силах. Если бы Гутне сопротивлялась, он взял бы её силой, обошёлся бы с ней как с теми людьми, которых он убивал рефлекторно, механически, словно работая рычагом или воротом; и она закрыла глаза, когда его пальцы пробрались сквозь курчавые завитки волос на её лоне, и указательный палец вошёл внутрь, проверяя её... и убеждаясь, что желание не увлажнило её. Она знала... знала... И Леонардо ощутил гнев, словно она и в самом деле пыталась отбиваться от него. Желание в нём превратилось в жар, растёкшийся по ногам, по животу, пенис онемел и, едва он попытался войти в неё — безвольно обмяк. Однако желание не исчезло; он чувствовал себя оленем во время гона; похоть пожирала его, но, сколько Гутне ни пыталась помочь ему, его плоть оставалась мёртвой... безразличной... далёкой, как тот огонь, что бушевал у реки, на поле битвы.
Он оттолкнул Гутне, на сей раз мягче, приходя в себя, и поднялся. Одевался механически, не думая. Гутне было принялась опять ласкать его, но он велел ей спать, заверил, что вернётся, что не покинет её, и, уже успокоенный, вышел из шатра и двинулся за пределы широкого оборонительного кольца из близко поставленных пушек, мортир и возов — к кострам, пеплу, обугливающейся плоти.