Нет, даже если он будет здесь дожидаться ее, польза от этого сомнительна. Страшно подумать о том, что его, напуганного малыша, найдут здесь одного и наставят на него оружие. Ее жутким образом утешает мысль о том, что, если они придут, она прижмет его к себе и…
Она обрывает эту мысль, вспомнив, как подчас ясно представляет себе какое-нибудь ужасное происшествие: вот он, оступившись, оказывается на проезжей части, и его сбивает машина. И Джоан ловит себя на том, что обдумывает слова, которые скажет Полу, если придется сообщить ему эту новость по телефону. Однажды она с трудом подавила приступ паники, глядя, как сестра Пола пристегивает Линкольна к детскому креслу и уезжает с ним, потому что ясно представила себе аварию, в которую они попадут на федеральной автостраде, а потом она услышит по телефону новость из уст рыдающей золовки.
Иногда Джоан заходит в комнату сына после полуночи, чтобы убедиться, что он дышит.
Высаживая его у школы, она едва ли не каждый раз отгоняет от себя мысли о перестрелках в школах, о врывающихся в классы людях, о визжащих учительницах и о том, сколько детей успеет выпрыгнуть из окон, пока в дверь не ворвутся вооруженные преступники. Она всегда говорила себе, что это неразумно, но вот, пожалуйста, они сидят здесь, так что, очевидно, ее фантазии не такие уж сумасбродные.
По мере взросления Линкольна ее болезненные фантазии ослабевают. Когда он был совсем крошкой, она с трудом могла смотреть на окна. Любые окна. Она всегда воображала себе, как он выпадает из них.
Сейчас, сидя на земле в полной темноте и в окружении шумов, которые она не в силах расшифровать, Джоан не может вообразить себе, что его убьют. Она этого не допустит.
– Хочешь лечь? – спрашивает она. – Можешь использовать мои колени как подушку. Или я возьму тебя на руки, как маленького.
Иногда его завораживает то, что она делала, когда он был младенцем. Тот отрезок его жизни, который он не помнит. Он заинтригован мыслью о том, что у нее из груди лилось молоко.
– Нет, – отвечает он. – Я хочу есть.
– Тебе станет лучше, если ты немного отдохнешь, – говорит она, хотя и понимает, что настаивать бесполезно.
И все же ей не хочется отказываться хотя бы от малейшей надежды на то, что он заснет. Что она обнимет его и станет гладить ему лицо, пока он не уснет, и они смогут остаться здесь надолго. И в кои-то веки она жалеет, что у него нет соски, поскольку, стоило засунуть соску ему в рот, и у него закрывались глаза – условный рефлекс. Однажды он сказал ей: «Соска – друг, которого держат во рту», но по своей воле отказался от нее в день, когда ему исполнилось четыре. Теперь она лежит на полке в его комнате в своем маленьком домике из палочек от мороженого, и у нее есть кукольная кроватка и одеяльце.