Джоан всматривается в дорожку перед собой. Детская чашка лежит на бетоне, рядом лужица. Джоан обходит чашку, торопясь пересечь пятно освещенной земли и снова оказаться в темноте, рядом с бамбуковым ограждением слоновьего вольера.
Она не позволяет себе оглядываться на брошенную чашку.
Она не позволяет себе думать о женщине с ребенком. Она не позволяет себе думать о той женщине, которая сканировала сегодня их членский билет, говоря Линкольну, что ей нравятся его кудряшки, и о бабушке с маленькими девочками, которые шли перед ними всего минуту или две. Видела ли она фигуру женщины в темно-синем платье? И были ли на девочках розовые колготки? Она старается также не думать о мальчике в очках, который поднял Тора, когда Линкольн уронил его на тротуар.
Она не позволяет себе сомневаться.
Она как будто чувствует за спиной присутствие детской чашки.
19:06
Джоан оглядывает слоновий вольер, но животных не видно. Лишь посеребренная луной трава и земля. Ее взгляд прикован к чему-то находящемуся примерно в четверти мили от края вольера. Когда она наблюдала за тяжелой поступью слонов, их вольер казался ей бескрайним, но теперь его пространство не кажется таким уж большим. Иллюзия Африки сохраняется только до широкой полосы сосен, за которой виднеются освещенные луной рельсы детской железной дороги. За железной дорогой сквозь деревья видны уличные фонари, горящая вывеска аптеки «Уолгринс» и машины, медленно вписывающиеся в поворот.
Эти машины шокируют ее. Неспешно и ровно проезжают мимо с включенными фарами. Разве не должен хоть кто-нибудь остановить людей, едущих за туалетной бумагой или бутылкой мартини? Разве не должны быть здесь только оранжевые конусы, ленты ограждения, сирены, а возможно, и танки с бронеавтомобилями?
Эти машины, беспечно проезжающие мимо, просто невыносимы.
Взгляд Джоан вновь возвращается к твердым изгибам железной дороги. Рельсы отливают серебром, посверкивая то там, то здесь, когда на них падает лунный свет. Она сосредоточивается на этом сверкании. Ее дядя иногда брал Джоан с собой на пикник и рыбалку, и это было здорово, поскольку, будь на это воля матери, Джоан не бывала бы нигде, кроме дома, школы и торгового центра. В сельской местности были только коровы и фермы, а земля была усеяна слюдой, которую Джоан умела разделять на толстые серебристые слои. Она думала, слюда имеет ценность, но дядя сказал: нет, она просто блестит, и Джоан вообразила себе, что кусочки слюды – это осколки метеора. Такая красивая эта слюда, настоящее открытие. Однажды Джоан набрала кусочки в сумку, как ученый собирает ценные образцы породы, и принесла домой показать маме, которая никогда не ездила на природу. Они с дядей Джоан, будучи совершенно разными существами, не признавали никаких аргументов в пользу генов, передающихся по наследству. Но в тот день ее мать выщипывала брови, вся стойка в ванной была усыпана крошечными черными запятыми. Когда Джоан показала матери слюду, та сказала: «Не приноси в дом камни». Джоан была еще маленькой и заупрямилась, пытаясь объяснить: «Надо отодрать верхний слой, и она засверкает, как сокровище, посмотри сюда», но мать сказала что-то вроде: «Она ничего не стоит, Джоан», и, конечно, Джоан это понимала. Но у нее не нашлось слов, чтобы убедить маму, какое это чудо, какая прелесть. Так или иначе, мама ее не слушала и не хотела даже заглянуть в сумку. Ни разочка. Она стояла перед зеркалом, одной рукой дергая себя за бровь, а выщипанные волоски падали на стойку.