Потом Манону все-таки сморил сон. Она улеглась возле теплого бока Аброхаса. Звезды раскинули над нею свое покрывало. Давно у нее не было такой ясности в мыслях. Однако что-то продолжало будоражить ее даже во сне.
Проснувшись, Манона поняла, что́ ее будоражило. Торчащая нитка в пряже Трехликой богини.
– Ты готова? – спросила Астерина, усаживаясь на свою голубую дракониху.
Астерина улыбалась. По-настоящему.
Манона впервые видела у своей сестры такую улыбку. Да и многие ли видели, как улыбается Астерина? А она, главнокомандующая воздушной армии? Она способна так улыбаться?
– Есть еще одно дело, – сказала Манона, глядя на север.
Узнав, какое это дело, Астерина без колебаний заявила, что летит вместе с нею.
В Морате они задержались ровно настолько, чтобы взять необходимые припасы. Соррели и Васте о своем замысле они рассказали в самых общих чертах, велев передать герцогу, что их срочно вызвали.
Через час Манона и Астерина снова были в воздухе, несясь на север. Они летели выше облаков, чтобы их не увидели с земли.
Все дальше и дальше улетали они от Мората. Манона не понимала, почему невидимая нить по-прежнему остается туго натянутой и почему Трехликая богиня требует, чтобы они поскорее достигли Рафтхола.
Четыре дня. Вот уже четыре дня Элида находилась в этой холодной зловонной темнице.
Холод не давал ей спать. Еда, приносимая караульными, не лезла в рот. Страх помогал ей оставаться собранной. Элида следила за караульными, когда те открывали дверь. Она пыталась разглядеть, куда эта дверь выходит. Увы, эту часть крепости она совершенно не знала.
Четыре дня, а Манона так и не пришла ей на выручку. И никто из Черноклювых не пришел.
Элида не знала, почему она ожидала помощи от ведьм. Манона велела ей побывать там, где держали Желтоногих. Она побывала. Рассказала то, что сумела увидеть. Наверное, больше она ведьмам не нужна.
Элида старалась не думать о своем ближайшем будущем. И все равно думала. Вспомнит ли о ней хоть кто-то, когда она умрет? Появится ли ее имя на памятном камне?
Она уже знала ответ. Скорее всего, она бесследно сгинет, и никто никогда ее не хватится.
Рован чувствовал, что еще не вполне оправился после ранения. Признаваться в этом Аэлине и Эдиону ему не хотелось. Не хотелось быть им обузой; особенно сейчас, когда оба вплотную занимались приготовлениями. Как бы Рован ни старался, но только через два дня он почувствовал себя более или менее окрепшим. Во всяком случае, привычные упражнения уже не отзывались болью во всем теле.
Упражнялся он утром и вечером. Вечерние упражнения его настолько измотали, что он рухнул в постель и заснул раньше, чем из мыльной вернулась Аэлина. Напрасно он недооценивал людей.