— Хорошо, — ответил я и решительно шагнул в разверзнутую пасть подъезда.
Ноги мои не желали повиноваться, и я спотыкался на каждой ступеньке. Ключ не желал поворачиваться, и я чуть не сломал его в замке, с силой провернув два оборота. Соседка получила недостающую сотню и, довольно фыркнув на прощание, убралась восвояси. Пустота дома навалилась на плечи стопудовой гирей.
Двери в комнату матери я открывать не стал. Там поселился ее крик — когда она приехала, а Жанна лежала у себя, в кровати, убранная и готовая к кремации, мать бросила чемодан у порога, сползла на пол и голосила, что этого не может быть. Я был сражен горем и не чувствовал к ней жалости. Лишь отметил, что слова ее звучат с легким иностранным акцентом. Как-то ненатурально. Она кричала, что этого не может быть, а Жанна в своей комнате, красивая, как никогда, и белая, как никогда, Жанна лежала строго и спокойно, и все крики были напрасны.
Я подошел к комнате Жанны и коснулся дверной ручки. Закрыть глаза — нет прошлого. Рука помнит холодную дверную ручку, помнит, чтостоит ее дернуть сильнее и тут же нарвешься на вопль: «Стучаться нужно, гад! Я переодеваюсь!» В десятом классе у меня даже возникло такое чувство, что она все время в процессе переодевания. «Жанна!» — шепотом позвал я и прислушался к тишине. «Дурак!» — громко взвизгнув, выпалила за окном девушка кому-то. Я улыбнулся. «Вот и поговорили, сестренка».
Я вытащил из дальнего угла кресло-качалку, поставил посреди комнаты и сел. Легкое покачивание убаюкивало. Если учесть, сколько я сегодня спал… И сколько потратил сил… Сон ловил меня в сети, а я еще увертывался от него, чувствуя, однако, неимоверное облегчение и пытаясь продлить чувство легкости. Последнюю мысль перед тем, как окончательно заснуть, я запомнил: «А почему, собственно, она не сможет меня понять? Ведь у нее тоже кто-то был до меня, она тоже кого-то любила, а значит, кого-то обманывала безбожно…»
Ровно половину сна мне снилась моя Алка. Мы лежал с ней на зеленом лугу, и она клала голову мне на грудь, а я ерошил ее короткие волосы. И вокруг разливался медовый покой и переливчато трезвонили птицы. Вокруг меня кружил маленький пушистый шмель, то поднимаясь к ветвям цветущей акации, то снова спускаясь к самому моему носу.
Но шмель почему-то вдруг стал до невозможности навязчив. Он ползал по моему лицу, шершаво перебирая лапками и тарахтя крыльями. Он стал гадким, и я осторожно попытался высвободиться из Алкиных объятий, чтобы прогнать несносное насекомое. Но Алка почему-то стала тяжелой, как стопудовая гиря. И освободиться от нее не было никакой возможности. Я еще осторожничал, боясь разбудить ее, но, скосив глаза, с ужасом увидел, что у нее светлые волосы. И не дурацкий парик, в котором она ходит встречаться с Мадам, а совсем чужие. Тут она повернулась ко мне и оскалилась…