Я проснулся в холодном поту. Господи! Когда же эта женщина оставит меня в покое! Нет, не она, а моя нечистая совесть беспокоит меня. Но не может же так продолжаться всю оставшуюся жизнь! Это невыносимо!
Почему я сижу здесь? Чего жду? У меня ничего не осталось в жизни. Мама в далекой Греции, которая отсюда кажется выдуманной, сказочной страной. Жанна покинула меня навсегда. Есть только Алла. А я сижу здесь, вместо того чтобы бежать к ней, ползать по полу на коленях и вымаливать прощение. Ведь можно всю жизнь превратить в кошмарный сон, и дурной омут затянет тебя на самое дно отчаяния.
Пусть я совершил массу глупостей, пусть я самый подлый и ничтожный человек в мире. Если она любит, если она только любит меня, она поймет, она не отступится.
Я выдрал из шкафа куртку, оборвав вешалку, прихватил парочку наших с сестрой детских фотографий и через час уже сидел в ее пустой квартире. Аллы не было. Засиделась до полночи в клубе? Не спешит возвращаться? Я дал волю своей фантазии. Мне почудилось, что я вижу, как чьи-то жестокие руки выталкивают ее навстречу мчащейся машине. Она падает и закрывает руками лицо. Я чуть с ума не сошел от этой картины, бродил из одной комнаты в другую, посматривая на стрелки часов, стремясь избавиться от преследующих меня кошмаров…
Она вернулась в половине третьего. Да не одна, а с Мадам. Глаза Аллы сверкнули надеждой.
— Здравствуйте, — сказала Мадам, оторопело глядя на меня.
— Познакомься, — откликнулась Алла, — это Максим.
В воздухе повисла тишина
— Максим, это Мадам.
— Привет, — отозвался я.
Мадам переводила взгляд с меня на Алку.
— Может быть, я не вовремя?
— Очень вовремя, — ответили мы ей разом.
Алка уложила Мадам в маленькой комнате.
Та с ног валилась от усталости. Я слышал, как Алла вышла от нее, закрыла дверь, но прийти ко мне на кухню не торопилась. Я ждал ее, жадно вслушиваясь в звуки комнаты: чавканье часов, мерное гудение холодильника, урчание воды в трубах. Не смел ни закурить, ни налить себе воды, ни пойти ей навстречу.
Она вошла неслышно, встала у дверного косяка и посмотрела на меня больными глазами, такими же, какие, наверно, были и у меня. Взглянув на нее, я понял, что прощен. Прощен, невзирая на тяжесть всех своих преступлений, ей еще неведомых, прощен заранее за все грехи, которые уже совершил и которые мне предстоит совершить в своей жизни. Прощен, потому что разлюбить меня она не может. И бросить меня, пусть негодяя и подлеца, тоже не может. И нужно только все рассказать ей, ничего не утаивая… Но вот это-то и было самым трудным.
Она подсела к столу, прихватила пепельницу и достала для меня сигарету. Я поднес ей зажженную спичку, но она не заметила, а все смотрела и смотрела мне в глаза с пронзительной грустью. И я не заметил, как спичка догорела и обожгла мне кончики пальцев. Я сжал ее в кулак, чтобы не кусалось пламенем, и не отводил от Аллы глаз. Я постараюсь рассказать ей все, пусть она знает…