— И ты решил, что это Мадам?
— Собственно, может быть, не я, а Эля. Мы с ней долго разговаривали в тот день. И пришли к выводу, что кому-то не нравится появление новых фотомоделей на звездном небосклоне. Мадам или тем, кто стоит за ней. И я дал себе слово разобраться во всем. Я уже не мог успокоиться, забыть…
— Почему же ты не познакомился непосредственно с нею?
— Боялся выдать себя. Очень боялся. Ненавидел ее за то, что она существует. Ведь если бы не было ее, Жанна была бы мелкой второсортной рекламной звездочкой, но была бы жива.
— А я, конечно, тебе сразу понравилась?
— Ничего подобного! — Тут я развеселился. — Ты мне показалась страшной дурой, поэтому я решил, что для меня ты легкая добыча.
Алка смотрела на меня притворно нахмурившись.
— Ты, моя дорогая, великая актриса. Сара Бернар! Я ведь как-то взял такси и ехал за тобой до самого дома. Поднялся осторожно, выяснил, в какой квартире ты живешь, и на следующий день явился к тебе под видом агента по недвижимости. Представляешь, звоню, и вдруг мне вместо вульгарной глупой канареечной блондинки открывает серьезная милая брюнетка. Я когда взглянул на тебя в первый раз — ты помнишь? — не мог слова выговорить. Глазам своим поверить не мог. Решил, что ошибся и та канарейка залетала сюда случайно. Ну и пригласил тебя в кино. Это потом я увидел парик и узнал, что ты актриса. Но все равно не поверил, что ты и канарейка — одно и то же лицо, пока ты не собралась как-то в клуб и не продемонстрировала мне ее. Так что я не обманывал тебя ни минуты…
Алла помолчала, но было видно, что от сердца у нее отлегло. Она улыбнулась слегка, когда спрашивала:
— Неужели я действительно настолько перевоплощаюсь?
В тоне сквозила профессиональная гордость и чувство глубокого удовлетворения.
— Как никто другой, — ответил ей я и, перепрыгнув через стул, разделявший нас, оказался рядом с ней, жадно впившись в ее губы…
Отвратительные сновидения, преследовавшие меня целую вечность, отступили, и я выбрался на поверхность, к реальности. Я прошел на кухню, налил воды из чайника и, когда поднес стакан ко рту, увидел рукав собственной рубашки и вспомнил все. Все разом.
На голову мне обрушился вчерашний вечер, проведенный с Клариссой, ее странная выходка с помадой (кстати, запах у нее был прогорклый), мое падение в коридоре, удивленные глаза моей Леночки, похмельный синдром… Я растворил в стакане заранее приготовленное восстанавливающее после попойки средство и залпом осушил содержимое.
Странно, но теперь вчерашний день вспоминался мне совсем иначе, нежели виделся вчера. (Я снял измятую рубаху и сунул ее в стиральную машину с глаз долой.) Прежде всего — Кларисса. Она меня теперь ужасно раздражала. Ее вчерашние выходки, слова и жесты, которые я мог вспомнить, напоминали мне плохую игру в отвратительном театре. Все было шито белыми нитками. Женщины, впавшие в отчаяние, раздражали меня больше всего на свете. Был у меня еще в школьные годы опыт общения с одной такой девицей, которая в отчаяние впадала раз в несколько дней. В результате у окружающих болела голова, они несли материальные потери в виде разбитых тарелок и бокалов, а девица ходила довольная и удовлетворенная.