– Не согласен, – говорить было трудно, челюсть норовила открыться не вниз, а куда-то вбок, язык вываливался в дыру от выбитых зубов и речь получалась непонятной. – Я хочу пить и спать. А поговорим мы завтра.
Начальник тайного приказа задумчиво кивнул и постучал в закрытую дверь. Лязгнул засов, и он вышел. Тут же в камере появился жандарм с полным чугунком воды.
Он, шаркая, подошёл к лежащему Платону, но на последнем шаге картинно запнулся и чугунок с тонким звоном упал на пол.
– Ах, чтоб меня, безрукого, – довольно осклабившись, выругал себя тюремщик и спокойно вышел.
Воды осталось на полглотка. Всё лучше, чем ничего. Платон поболтал во рту и проглотил. Потом развязал ноги, лёг на спину и с удовольствием почувствовал, как блаженный холод притупляет боль.
Значит, тайный приказ подчиняется какому-то храму. Причём, не хорому, а именно храму. И может это быть только кирха. Потому что лишь кардинал имеет достаточно власти, чтобы командовать тайным приказом. И, как оказалось, ещё и жандармами. Потому и городскую стражу заменили, чтобы под собой держать.
Но главное сейчас не это. Главное – как отсюда выбраться. Пока видится два пути. Или соглашаться, а потом уже бежать из Москвы, или пытаться прорваться силой.
Ага, кто бы меня из Москвы выпустил, тут же подумал Платон. Уж, небось, переведут в такую же камеру, только с кроватью. И выпускать будут лишь на дело. Значит, силой. Но сил нет… тупик.
В тёмном углу послышался гулкий звук передвигаемого камня. Платон обернулся. Да что же они все в глаза слепят? Когда проморгался, увидел освещённый лампой проход, в котором стоял…
– Молчан? Ты откуда здесь?
Друг молча схватил Платона на руки и понёс в проход. Правда, через два шага положил на камень, натужно задвинул угловую плиту, и только тогда рассмотрел Платона.
Смирнов и сам только сейчас обратил внимание, что гарбизон хоть и спас ему жизнь, сам не выдержал. Передняя сторона превратилась в лохмотья. Молчан подошёл и, ничего не говоря, расстегнул верхнюю одежду, потом задрал исподнее. Вся грудь, живот, плечи и руки Платона оказались густо-синего цвета. Тело опухло. Молчан снял с друга гарбизон и рубашку. Затем вынул из сумки рулон белой льняной ткани.
– Перевяжи. – коротко сказал он.
Платон как можно туже затянул туловище, надел обратно дырявую исподнюю рубаху. Теперь он мог хотя бы двигаться, не чувствуя боли.
– Дай кафтан, Молчан, – не попросил, а скорее, приказал он.
Молчан вместо ответа достал из сумки кожаную флягу и протянул другу. Платон жадно выпил почти половину и как мог умылся. Левый глаз стал кое-что видеть через уменьшившуюся опухоль. Когда Смирнов вернул остаток воды, его уже ждала краюха хлеба. Молодой человек жадно откусил и чуть снова не упал без сознания. Выбитые зубы, повреждённая челюсть, разбитые губы. Всё это взорвалось одним горячим шаром боли. Он с сожалением посмотрел на еду и вернул краюху Молчану.