– А я смогу? – снова спросил Платон.
– Что? – не понял Молчан.
– Ну, поверить в себя. Вот ты, например, в меня веришь?
– Верю, – повысив голос ответил учитель и лицо его приняло твёрдое выражение. – И ты обязан. Иначе лучше и не суйся. В миг сомнут.
К молодым людям подошла Подана. Женщина почти неподвижно сидела рядом и про неё как-то забыли.
– Держи, – она протянула Платону большой, с половину кулака, жёлудь на аккуратной кожаной ленточке.
Платон взял подарок и теперь вертел перед собой, пытаясь понять его предназначение.
– На шею повесь, – как маленькому пояснила женщина.
Когда жёлудь свесился между заметно выросших за это время грудных плит молодого человека, продолжила.
– Теперь с тобой сама Макошь будет. Её сила тебе и скорости придаст, и внимания.
Молчан смотрел, открыв рот. Платон перевёл взгляд с женщины на товарища, затем поднял на ладони жёлудь и внимательно его оглядел.
– А меня волхвы за это не выкинут? – осторожно спросил он.
– Нет, обереги можно, – уверенно ответил Молчан. – Колдовство нельзя.
И, глянув на недоуменную физиономию друга и ученика, пихнул его локтем в бок.
– Поблагодари, дурень. Это ж какое подспорье тебе дадено!
К чести Платона сказать, от тычка в бок он закрылся инстинктивно, так что удар не прошёл. Причём, разумом он даже не сразу заметил, что друг его ударил. Молодой человек уже другими глазами посмотрел на жёлудь. Видать, и правда, в этом простом подарке что-то было. Только откуда у Поданы такое? Хотя, кто знает, чем она эти месяцы занималась.
Он бережно погладил оберег, спрятал его под рубашку и поклонился Подане. К слову, кланяться вошло в привычку ещё полгода назад. В городе все, кто были хоть как-то, хотя бы шапочно знакомы, кланялись друг другу при встрече, при благодарности, да и вообще, как казалось пришельцу из двадцатого века, по любому поводу. Как в Японии. Сначала было дико, но приходилось повторять, чтобы не прозвали невежей и не прекратили общение. А потом как-то втянулся, и, приходя к тому же горшене, заказать посуду, или столяру за мебелью, наклонял голову уже автоматически.
Платон обратил внимание, что руки перестали гудеть, осталось лишь едва заметная, и даже какая-то приятная боль при движении. Голова тоже была светлой. Неужели действует, подумал он.