Выходка Хэддла не укладывалась у меня в голове. Дав раздражению немного выветриться, я вдруг с леденящей ясностью сознавал, что под вопрос ставлю все наши многолетние отношения. Хотя с той же непримиримостью я констатировал, что даю волю самолюбию, а уязвимость считаю своим законным правом. С какой стати? Не слабость ли это ― возводить свою привязанность к людям в некий узаконенный статус, который должен всех на что-то обязывать? Но я попросту не знал, как реагировать. Не знал, как относиться к столь необузданному себялюбию. Ведь в нормальном, уравновешенном человеке оно действительно редко встречается в такой оголенной, уродливой форме? Но рано или поздно себялюбие срывает с себя маску. И всегда оборачивается изменой, ― это мне тоже казалось ясным как божий день. После всех наших мытарств пойти к перемету в одиночку? В этом было что-то низменное.
Даже здесь, на пляже, от мыслей, кипевших в моей голове, мне не хватала воздуха. В то же время, стоило мне попытаться взглянуть на вещи под каким-то другим углом, с новой дистанции, и я сознавал, что именно таким я знал Джона всегда. Просто закрывал глаза на то, чего не хотел видеть, воплощал на практике житейское правило: старался видеть сначала лучшее. Всё остальное авось вообще не обратит на себя внимания. Эту заповедь я не мог соблюдать почти никогда…
Я вышел на каменистый берег, разросшийся на сотни метров. Глаза вроде бы успели привыкнуть к темноте. Голое каменистое пространство выглядело озаренным не хуже, чем в вечерние сумерки, отчего в лучах полной луны казалось уже не просто черным, изрытым жутковатыми дырами, но непроходимым, прятавшим в себе что-то зловещее.
Борясь с волнением, чувствуя в груди какой-то обрыв, я стал выискивать глазами белую корягу, которой мы пометили место. Глаза уткнулись в нее почти сразу. В ста метрах правее коряга белела будто чей-то исполинский рог. Я взял левее и стал углубляться по камням в темноту, по направлению к шумящему прибою.
Под ногами попадалось несметное скопление отбросов: кроме водорослей, луч фонарика высвечивал древесные обломки, пластиковые бутылки, ошметки корабельного мусора ― нечистоты, попадающие в воду с рыбацких палуб и со сливными водами, от которых океан при сильных приливах избавляется, словно отрыгивая то, что не может усвоить. И уже через пару минут, войдя в воду и шаря лучом фонарика по поверхности лениво плещущихся, но даже не пенящихся волн, я увидел надувные шарики.
Выстроенные в ряд шарики покачивались на мутно-черной поверхности воды. Правый, второй буй был на месте. Левый исчез. И это почему-то вызвало у меня удивление, даже если я знал, что недостающий буй валяется у нас во дворике. Но перемет вовсе не был сбит в кучу. Хэддл что-то напутал.